– Нет. Я сама собрала все женские штучки, какие только нашла в квартире, позвонила ей – она оставила мне телефон – и, когда она пришла, отдала ей лично в руки. Она в подъезде проверяла, все ли на месте, а потом ушла. Можете себе представить, как ей это не понравилось. Но я не хотела, чтобы кто-то здесь хозяйничал и рыскал по шкафам. Я же не глупая и понимаю, что она могла украсть все что угодно. У нас в интернате воровали, но мы, когда ловили, наказывали. И довольно жестоко.
– Били?
– Били.
В комнате стало тихо. Наталия думала о том, как удивительно сочетаются в Валентине природный ум и врожденная интеллигентность с замашками сорвиголовы, разбитной девчонки, брошенной судьбой в водоворот взрослой жизни и отчаянно борющейся за свое право быть счастливой.
– Вы спрашивали, не осталось ли у меня фотографий мамы? – прервала тягостную тишину Валентина и легко поднялась с кресла. – Сейчас я принесу вам фотографии, которые и позволили моему дяде доказать нашу родственную связь. Вы сейчас увидите мою маму, его родную сестру.
Она ушла и вернулась с альбомом. Раскрыла его, и Наталия увидела снимок, на котором была изображена Валентина. Она стояла на берегу реки и улыбалась невидимому фотографу. Фотография была цветной, только немного тусклой.
– Да ведь это же ты.
– Нет. Это моя мама. Елена Жукова. А вот здесь они вместе, мой дядя и мама.
И Наталия увидела мужчину, лицо которого ей показалось хорошо знакомым. Она где-то уже видела эту фотографию. Но где? Память ничего не подсказывала. Высокий, худощавый, красивый и очень милый.
– А твой отец?
– Сейчас… Вот, смотрите…
Наталия чуть не выронила альбом из рук. На снимке было точное повторение увиденного ночью в кабинете: беременная женщина в красном платье, играющая на фортепиано; рядом сидят мужчины, их двое, и смотрят на нее с восхищением.
– Вот этот, что посолиднее, – мой отец, а другой – какой-то их знакомый.
Наталия и сама не заметила, как достала из-под прозрачной пленки карточку и перевернула ее. Надпись, сделанная на обороте, поразила ее: «Умереть от любви».
– Что это значит? – спросила она Валентину, прекрасно понимая значение этих слов. Но ей важно было услышать ответ девушки.
– Это название маминой любимой песни. Я с нее и начинаю концерт в ресторане.
– А знакомый мамин… тебе дядя ничего не рассказывал о нем?
– Нет. Обещал, но не успел. Он вообще многого не успел.
И тут Наталия вспомнила, где она видела этого мужчину, которого Валентина называла своим дядей. Она недавно читала некролог. «Трагически погиб министр культуры… Родионов Сергей Иванович». Так вот кто был Валиным дядей! А она до сих пор даже словом не обмолвилась, какой высокий пост занимал ее родственник. Кому же понадобилось его убивать?
– Так как насчет переезда ко мне?
– Я не могу. Я должна находиться здесь. Это теперь мой дом, дядя успел оформить все необходимые документы… и я за него в ответе. Здесь так много красивых вещей, что я провожу все свое время за их рассматриванием. А какие альбомы, книги, рисунки, картины… Всего не перечислишь.
– Когда я пришла, ты спросила, не по поводу ли продажи квартиры я тебя беспокою. Тебя что, уже одолели желающие купить квартиру?
– Да. Постоянно ходят. Из риелторских фирм, какие-то посредники, которые разговаривают со мной через дверь и сулят баснословные суммы в долларах, если я соглашусь ее продавать. Все словно с ума посходили. Да я лучше буду последние деньги отдавать за квартиру, но никогда в жизни ее не продам. Ведь это же все, что осталось у меня в жизни. Вы согласны со мной?
– Ты можешь называть меня на «ты», договорились? Конечно же ты права. И все-таки вот, держи, здесь записаны номер моего телефона, адрес, фамилия – словом, все то, что может тебе понадобиться на тот случай, если захочешь меня увидеть или услышать. – Она протянула ей вырванный из записной книжки листок. – И, если позволишь, я сама время от времени буду тебе звонить, хорошо? Ты должна быть уверена, что в этом городе есть человек, которому твоя судьба небезразлична.
Валентина снова посмотрела на нее так, как смотрят люди, не совсем понимающие смысл происходящего. Она слегка сощурила глаза и покачала головой, как если бы хотела сказать: «Повтори, повтори еще раз то, что ты только что сказала…» И произнесла вслух:
– Но зачем тебе все это? Ведь я тебе – никто!
– Это тебе только кажется.
Наталия вышла от нее со странным чувством того, что она разбередила свежую душевную рану Валентины и даже не попыталась остановить себя в желании, нет, рвении вмешаться в ее жизнь. А кто дал ей это право? И не чистое ли любопытство привело ее в этот дом? Но, с другой стороны, если бы она не пришла к ней, то потом места бы себе не находила, мучаясь сомнениями. И ведь все равно бы пришла… Обязательно пришла. Как приходила в свое время к Саре и другим женщинам, которым грозила беда. Что же касается предчувствий беды, то в случае с Валентиной они были самыми смутными… Но пусть уж лучше так, а не иначе.
Глава 4
НОЧНОЙ ЗВОНОК
Валентина долго не могла уснуть. Она металась по постели, с ужасом понимая, что так дальше продолжаться не может, что она сойдет с ума от страха, прежде чем время излечит ее измученное сердце. В углах спальни ей чудились какие-то белые прозрачные фигурки, похожие на человеческие, только без лица. Это было похоже на мультипликацию, от которой исходил ледяной холод.
Она села на кровати, опустив ноги на ковер, и включила лампу. Фигурки тут же исчезли. Во рту остался металлический привкус, и теплая противная волна тошноты подкатила к самому горлу. «Кто эта Наталия Орехова и что ей от меня надо?» Этот вопрос мучил ее не меньше собственных страхов и переживаний. Она и хотела поверить ей, и боялась одновременно. На сумасшедшую вроде не похожа, но говорила такие странные вещи. Она встала и прошла на кухню, налила в стакан воды и попыталась выпить. У нее стучали зубы, а все тело сотрясалось от крупной дрожи. И все потому, что она снова – она так и не поняла, во сне или наяву – увидела мертвого дядю.
Он лежал в окровавленной рубашке на траве и уже мертвый продолжал смотреть на нее. Тогда, в тот кошмарный вечер, она догадалась закрыть ему глаза. Она не могла смириться с чудовищной несправедливостью, которая отняла у нее единственного родного ей по крови человека. За что ей это наказание? Она никогда не верила в Бога, с того самого момента, когда услышала о вере. Как можно верить в этого библейского идола, когда он забрал у нее мать, отца, а теперь вот и Сергея Ивановича?
То, что произошло с ней на выпускном вечере потом, она помнила смутно, фрагментами. В память врезалась сцена, которую Валентина словно бы увидела со стороны: в открытую дверцу машины «скорой помощи» закатывают носилки с телом ее дяди, а она, вцепившись в одного из санитаров, кричит, чтобы они оставили его в покое. Помнит лицо Вадима, перепуганного и пытающегося удержать ее в своих объятиях. Как же долго она теперь не сможет наслаждаться жизнью по-настоящему! Как мучительно она будет возвращаться к жизни! Как после кори, от которой она чуть не умерла.
