Перед глазами стоял туман, я чувствовала, что меня выводят из столовой. До сих пор я просто не представляла, сколь многого я ожидаю от тети Сильвии. Итак, ее смерть, кажется, отняла не только ее, но и все мои надежды.
Дядя Генри вел меня наверх, держа под руку.
— Сюда, сюда! — повторял он, похлопывая меня по руке.
Запах макассара[1]оглушал меня, а смутно различимые стены, казалось, прогибались вокруг. Я не собиралась падать в обморок (со мной никогда раньше такого не было), хотя и теряла связь с реальностью. Мое сознание было затоплено горькими мыслями. Ведь у каждого из них была возможность сообщить мне эту новость, но они избегали этого. Почему? Ведь тетя Сильвия была всего лишь семидесятипятилетней незамужней тетушкой, которую я не могла вспомнить. Почему же они решили, что она может так много для меня значить, и почему они так не хотели сообщать мне о ее смерти?
Мы остановились перед моей дверью, и я оперлась на дядю Генри. Как отчаянно я хотела увидеть его! Как я пыталась во время еды разглядеть его за пухлой тетей Анной, мельком увидеть лицо, которое было похоже на лицо моего отца. А теперь я не могла увидеть его, всего в нескольких дюймах от себя. Дядя Генри говорил тихим, умиротворяющим голосом. Был ли это тот голос, который я слышала ребенком, когда меня утешал мой отец? Братья очень часто бывают так похожи… Был ли дядя Генри подобием моего отца?
Дверь спальни открылась, и я вошла внутрь. Потрясение, вызванное смертью тети Сильвии, оказалось тяжелой ношей. Добравшись до постели, я разразилась рыданиями. Дяди Генри был рядом, он успокаивал меня. Некоторое время я плакала, освобождаясь от первоначального потрясения, и, наконец, успокоившись, вытерла глаза и вскочила на ноги. Дядя Генри, всего несколькими дюймами выше меня, все еще был здесь и молча наблюдал за мной.
— Простите меня, — запинаясь, сказала я, — я не хотела быть такой невежливой.
— Ничего невежливого нет в том, чтобы оплакивать смерть, зайка.
Он продолжал называть меня так, как будто мы с матушкой покинули Херст только вчера. Вероятно, дядя Генри пытался закрыть разрыв в двадцать лет.
Слезы высохли, и я наконец взглянула на него. Видение вспышкой мелькнуло перед моими глазами. Это было так, как будто быстро поднялся занавес, чтобы открыть сцену, а потом упал. Нет, это была не реальная сцена, не образ, на котором я могла бы сосредоточиться, скорее, ощущение. Пристально вглядываясь в ничего не выражающее лицо дяди Генри, я была поражена какой-то скорбью, прочувствованной тоской, почти мукой, которая граничила с… чем? Его тяжелые веки нависали над глазами, нос был немного крупноват, подбородок с небольшой ямочкой. И атмосфера, которую я ощутила в эту секунду, была атмосферой… Рока. Глядя в лицо дяди Генри, я почувствовала, как меня охватывает ужасная подавленность, чувство обреченности, крушения, безудержного падения в бездну, которое было столь неминуемо, что я должна подчиниться ему.
Но почему?
И было ли это лицо лицом моего отца? В свои почти шестьдесят лет мой дядя оставался интересным мужчиной, хотя годы наложили на его внешность свой отпечаток — морщины и складки, посеребренные виски. Но он оставался по-прежнему стройным и держался аристократически. Наверное, мой отец выглядел бы именно так.
— Утром тебе станет лучше, зайка. Тебе нужен хороший отдых.
— Да, — пробормотала я.
Чувство грусти начало расти и, объяснив его новостью о тетушке Сильвии, я немного расслабилась.
— Я рада тому, что вернулась, — сказала я, стараясь, скорее, убедить себя, чем его.
Он пристально взглянул на меня. В полутьме своей спальни я видела, как меня внимательно и изучающе разглядывают глаза дяди Генри. Изучающе. Это было слово, которое пришло мне на ум, когда меня разглядывала тетушка Анна. Тео и Колин тоже смотрели на меня с таким выражением. Как будто что-то искали.
— Скажи мне, зайка, — голос дяди Генри звучал мягко, — зачем ты вернулась сюда?
— Что?
— Я имею в виду, почему ты решила вернуться именно сейчас, а не раньше, годы назад?
Я не знала, что ответить. Молчание матушки об этом месте всегда казалось мне невысказанным приказом забыть Херст и все наши связи с ним. Но потом пришло неожиданное письмо. От тетушки Сильвии…
— Я скоро собираюсь замуж, дядя Генри, и мне хотелось бы увидеть…
Он отступил на шаг. Вся мягкость сошла с его лица.
— Замуж! — Его реакция была такой же, как и Колина.
— Да. И я хотела увидеть еще раз свою семью, прежде чем вступить в новую жизнь. Увидеть место, где я родилась и…
— Зайка, кто этот человек?
— Вы его не знаете, дядя. Он архитектор в Лондоне. Ученик Чарльза Берри. — В своем неведении я решила, что, расспрашивая о молодом человеке, искавшем моей руки, он проявляет отцовскую заботу. Но совсем не это беспокоило дядю Генри. Далеко не это.
— Он состоятелен, дядя, из семьи, принадлежащей к хорошему обществу, и прекрасно образован. Я встретила его…
— Вы уже назначили дату свадьбы?
— Мы планируем пожениться весной. Он работает над проектом нового вокзала Виктории, который, как он надеется, будет выбран среди прочих.
— Нам надо будет с ним встретиться, Лейла, — сказал мой дядя с чрезмерной серьезностью.
— Разумеется, — я начала вглядываться в этого человека. Что-то было не так.
Видя мою встревоженность, он смягчился.
— Зайка, милая моя, ты так молода и очень многого не знаешь. Когда вы оставили этот дом двадцать лет назад, мы переживали, что можем никогда больше вас не увидеть, такими яркими звездами вы были в нашей жизни. Мы — одна семья, во всех нас течет кровь Пембертонов. Я вижу это по твоему лицу. Что-то в нем от Дженни, но больше — от моего брата Роберта. Вы с Тео похожи, ты не замечаешь? Я забочусь лишь о твоем благе. И хочу, чтобы ты чувствовала себя здесь как дома, мы все этого хотим.
«Но поступаете совсем не так!» — мысленно крикнула я. Как отчаянно мне хотелось представить, что этот мужчина — мой отец, и с радостью и грустью броситься в его объятия. Теперь уже я не могла этого сделать. Несмотря на то что мы были одной крови, несмотря на то что мы были похожи внешне, он оставался чужим.
— Завтра этот ужасный ветер стихнет, и я смогу показать тебе поместье. Знаешь, это не только холм, наши владения простираются очень далеко.
— Я знаю. Еще роща.
Не знаю, что заставило меня произнести эти слова, но они вызвали потрясающий эффект. Его лицо резко изменилось, черты стали жестче, челюсть застыла.
— Ты помнишь рощу?
— Нет. Колин рассказал мне о ней.
— Понятно. И что же он рассказал тебе?
— Только то, что она есть.
