— Ты меня слышишь?
— Да, Витя, я очень внимательно тебя слушаю, а как же иначе? Ты говоришь такие интересные вещи!
— Какие вещи, Ванда?
— Ты женат на Таньке! Господи, как смешно! — И Ванда действительно совершенно искренне и крайне неподобающе моменту расхохоталась.
Ночь была на исходе, и стрелки едва различимых в полумраке больших часов на камине стремились уже к тому времени, которое предвещает скорый рассвет. Однако Ванда не спала, и в покоях ее находился посетитель. Рядом с кроватью, тяжелый бархатный полог которой был теперь отдернут, в глубоком кресле, облюбованном последнее время бароном, сидел неприметного вида человек, чему более всего способствовали вкрадчивые манеры и тихий, ласковый голос.
— Так вы утверждаете, что я и не больна вовсе? Но как, помилуйте, сударь, это может быть правдой? Ведь симптомы, объяснить которые не можете даже и вы, не оставляют меня столь долгое время. И жизнь моя с каждым днем, да простит мне Создатель эту дерзость, все более и более тяготит не только окружающих меня добрых и благородных людей (говоря о них, я имею в виду и вас, доктор), но и меня саму.
— Нет, пани Ванда. Вы позволите мне называть вас так? Ведь к этому обращению вы привыкли с детства, и оно должно быть вам приятно.
— Бога Ради! Мне и вправду у последней черты моей радостны только детские воспоминания и грезы моей юности. — Ванда вдруг тихо заплакала, но это скорее были слезы, несущие облегчение и покой. Тело ее не сотрясали рыдания, что случалось часто, особенно последние дни, и голос оставался ровным. Впрочем, ласковый доктор почти всегда действовал на нее именно таким образом: он вселял в ее душу если не радость и надежду на исцеление, то покой. Возможно, поэтому суровый барон фон Рудлофф, мало доверяющий различным новомодным опытам, особенно касающимся человеческой психики, сиречь — души, решился на сомнительный эксперимент в собственном доме, в результате которого прославленный венский психиатр обещал полное излечение его молодой жены. Бароном руководило отчаяние: никто более не обещал не то что выздоровления, но и, собственно, сохранения жизни юной Ванды.
— Пани Ванда! Мне безмерно жаль, что ныне я не располагаю ни временем, ни согласием вашим и вашего досточтимого супруга на то, чтобы посвятить вас хотя бы в самые поверхностные принципы науки, которую честь имею представлять в научном сообществе. Посему объяснить вам, в чем именно состоит ваш недуг и каким способом можно и нужно вас немедленно от него излечить, мне будет крайне сложно. И все же я попытаюсь. Видите ли, пани Ванда, психика наша — это и есть тот аппарат, который управляет нашими поступками во сне и наяву. (О! Я знаю, насколько несовершенно и уязвимо столь поверхностное определение психики, но никак иначе выразиться сейчас не могу!) Так вот, психика наша разделена как бы на два глубоких отделения, наподобие тех, что разделяют, к примеру, вашу сумочку, хотя мне известно, по случаю, что женские сумочки насчитывают в действительности куда больше отделений и кармашков, в том числе и потайных. Так что вам понять этот посыл будет просто. Итак, емкость из двух отделений, одно из которых находится ближе к вам, и там хранится всякая всячина, необходимая каждый день или по меньшей мере часто. Фразы, действия, целые ритуалы, которые мы, сами того не замечая, постоянно и очень точно исполняем именно потому, что последовательность наших действий во время этих ритуалов немедленно подсказывает нам суфлер, находящийся вместе с прочими важными мелочами как раз-таки в первом отделении. Понятен ли вам мой рассказ, пани Ванда?
— Понятен, но похож на сказку, пан доктор.
— И замечательно. Отчасти это и есть сказка, сотворить из которой истинную науку предстоит нашим далеким последователям. Итак, мы разобрались с первым, ближним, отделением нашей емкости, или вашего ридикюля, если желаете. Мы назовем его сознанием. Теперь перейдем ко второму. Он как раз из серии потайных отделений, в которых не знаю уж что носят в реальности дамы и девицы, но что касается нашего случая, в нем хранится то, что давно и прочно забыто обладательницей ридикюля. Мы этот отдаленный уголок назовем подсознанием. Хранится в нем много очень важной порой всякой всячины, но о ней говорить мы теперь не станем: разговор был бы слишком длинным, да и малопонятным. Поговорим о вещах забытых. Причем забытых не случайно и не в силу легкомысленности и ветрености дамы, а, напротив, потому, что с памятью о том или другом событии жить ей дальше было бы просто невозможно или — вот как вам сейчас, пани Ванда, — очень и очень сложно. Такая забывчивость на нашем профессиональном языке называется «вытеснением». Именно так и происходит в действительности: первая часть емкости, сознание, чувствуя, что тот или иной эпизод, факт, а порой и предмет слишком болезненно и постоянно ранит ее обладательницу, незаметно, но настойчиво вытесняет его в потайную часть — подсознание, куда свободного доступа даже сама хозяйка, к счастью, не имеет. Сознание, если хотите, ваш верный пес, ваш самый искушенный доктор, ваш самый праведный духовник — простите, что поминаю всех этих столь разных по значимости субъектов в одном ряду, но, по сути своей, я прав, милая пани Ванда. И там, в темноте и тиши, дремлют, как старые платья, пересыпанные нафталином, в бабушкиных еще сундуках, наши страхи и угрызения совести, наши обиды и память о том, как кого-то когда-то обидели мы, воспоминания о самых постыдных наших помыслах и поступках и многое еще, перечень чего занял бы у нас остаток ночи. Я завершаю и скажу лишь, что жить с таким грузом и оставаться при этом нормальным не смог бы ни один смертный. Однако! Слушайте меня сейчас очень внимательно, пани Ванда, поскольку мы подошли непосредственно к объяснению вашего недуга. Порой — не изученные, норой — малопонятные нашей науке, происходят вдруг сбои, и верный цербер вашего сознания совершает недопустимую, а иногда — роковую ошибку: щелкая замочком, приоткрывает потайное отделение нашей психики, и, разбуженные еле слышным щелчком или коварно добивавшиеся именно этого, в сознание проскальзывают загадочные, опасные обитатели подсознания. Как поведут они себя, вырвавшись на свободу? Самый опытный специалист из нас, а таковых — увы! — пока еще слишком мало, может только делать предположения. И вот ваше терпение вознаграждено — мы наконец у истока вашего недуга: с человеком, вернее, с его психикой происходит нечто невообразимое. Теперь мы знаем точно: кто-то из узников подсознания тайно выбрался наружу и теперь куражится над своею жертвой, словно стремясь наказать ее за годы, а порой и десятилетия заключения.
— Но чем же вы можете ему помешать?
— Многим. Прежде всего мы должны выяснить, чем он был раньше. Иными словами, за что и когда был сослан в потаенные лабиринты. Тогда можно предпринять ряд действий, которые загонят его обратно, и человек освободится от тех странностей, что так жестоко мучат его.
— Но как это возможно?
— Вы очень проницательны, пани Ванда. Современная наука знает несколько способов проникновения в подсознание человека, и там, в его туманных лабиринтах, ученому открываются причины многих необъяснимых недугов, наблюдаемых извне.
— Но это ведь не связано с какими-то действиями… я имею в виду рассечение тканей и костей и проникновение в мозг?..
