Пишу тебе, сидя в комнате Мориса. Архангел где-то достал сухой прессованный брикет дури. Сказал, что она из Афганистана. Выглядит необычно — не ломкая на вид, а, скорее, как плотный кусок теста. Морис сказал, что такой цвет — темно-зеленый — у самого лучшего сорта. Я стащила немножко. Архангел этого даже не заметил — он раскрошил весь брикет на кусочки, каждый завернул в фольгу и разбросал по всему дому.
Морис скрутил два косяка. Иначе было бы совсем тоскливо.
Снова начинаю писать. Когда я под кайфом, то мне хочется записывать все свои ощущения, чтобы не забыть. Мориса уже здорово забрало, он ставит Сантану и растягивается рядом со мной. Я люблю более ровную музыку, ну да ладно, сойдет и эта. Тело становится все более и более легким, и мне кажется, что цветы на обоях шевелятся… Морис смеется, не знаю над чем. Мне так хорошо. Никогда еще мое тело не было таким — сверхвосприимчивым ко всем ощущениям. Прекращаю писать — мне слишком хорошо… В голове звучит другая, своя музыка… такой кайф!.. Я вся дрожу.
На этой странице не было даты. Майя подумала о Морисе, который на протяжении многих лет был ее лучшим другом. Ее парижская жизнь, потом замужество не ослабили этой дружбы, такой пылкой и вместе с тем порой причиняющей боль.
Она снова увидела себя лежащей на постели в комнате Мориса. Он наигрывал на гитаре, аккомпанируя Джимми Хендриксу голос которого звучал с пластинки. Майя смеялась. Потом закрыла глаза и представила, как он осторожно расстегивает пуговицы ее американской ковбойки в красно-черную клетку, а потом осторожно обхватывает ее груди. Но он так этого и не сделал. Они целыми днями слушали «Роллинг Стоунз», «Дорз», Джимми Хендрикса, «Битлз»… Их длинные волосы и загорелые тела так часто соприкасались, что, казалось, они стали единым целым. Но их руки сплетались только для того, чтобы удобнее было втягивать дым «джойнта» — они делали это одновременно. Майя давно забыла, как они ловили кайф с Морисом, но, прочитав этот отрывок, представила себе ту сцену так ясно, словно все происходило вчера.
Бедняга Морис! Его сыну Милу уже двадцать пять! И вот уже двадцать пять лет, как умерла Дженни, его жена, сразу после появления ребенка на свет! Радость и горе были в тот день неразрывны… И вот теперь Морис стал дедом!
Вспоминая друга детства, Майя вновь ощущает прилив нежности. Ей хочется с ним встретиться. Это желание настойчиво и мучительно одновременно.
Она смотрит на часы. Уже два часа дня, а она и не заметила. Даже не завтракала. Что сейчас делает Морис? Должно быть, он у себя в доме, позади мэрии. Он — мэр Сариетт, как был его отец до него. Именно отец Мориса поженил Майю и Пьера. С мужем она испытала все самое лучшее и самое худшее. А что может быть хуже, чем больше не трахаться? Майя покраснела. Это было ее тайной. Последние три года Пьер не прикасался к ней. Он говорил: «Я люблю тебя, как раньше, но больше не хочу». Сначала она страдала от этого, потом тело привыкло к отсутствию ласк. Но никогда, даже в эти последние три года, она не хотела другого мужчины, кроме Пьера! И вот внезапно, сидя в старом кресле на чердаке, она представила, как они с Морисом занимаются любовью.
Майя положила тетрадь на пол. Неужели старые записи пробудили в ней прежнее юношеское волнение, заставили ощутить себя девочкой-подростком? Она посмотрела в окно на залитую палящим солнцем деревню. В тишине ее стоявшего особняком дома пение птиц казалось таким же пронзительным, как ее внезапное желание. Придя в возбуждение, Майя расстегнула «молнию» на брюках, просунула руку между ног и закрыла глаза. Ее лоно было горячим и влажным. Майя принялась осторожно двигать рукой, смущаясь даже наедине с собой. Ее сердце учащенно билось. Такое развлечение казалось непристойным для женщины ее возраста. Но ощущения были такими острыми, что она невольно раздвинула ноги, чтобы пальцы свободнее двигались в глубине складок ее плоти, набухших и увлажнившихся от желания. Она спустила брюки и трусики на бедра. Затем просунула средний палец глубоко во влагалище. Она застонала — конечно, палец не мог полностью заменить член. Ей захотелось раздеться догола под взглядом мужчины. Она так давно не трахалась, что даже забыла, насколько это здорово. Как долго уже никто ее не хотел… Она была бы рада, если бы в нее поочередно проникли десять мужских членов. При мысли об этом она кончила. Она продолжала стонать, уже освободив пальцы.
Мало-помалу сжигавшее ее желание улеглось. Она рассеянно провела рукой вдоль лобка. Она чувствовала себя очень одинокой. И ей было стыдно. Рубашка у нее на спине промокла насквозь и прилипла к потертой кожаной обивке кресла.
Майя встала, закрыла за собой чердачную дверь и быстро спустилась вниз. Оказывается, за ее внешним спокойствием и отстраненностью скрываются самоуничижение и неутоленное желание. Горькое сознание того, что она — неудовлетворенная женщина, застало ее врасплох.
Словно надеясь, что музыка может стереть воспоминание о постыдных минутах, Майя подошла к проигрывателю, поставила «Stabat Mater» Перголезе и включила звук на полную мощность. Но вместо успокоения литургическое пение вызвало у Майи лихорадочную дрожь. Она снова почувствовала в глубине своего лона раскаленный огненный шар и поняла, что в ее жизни недостает чего-то крайне важного. Майя прошлась по всем комнатам, словно оказавшись здесь в первый раз. Мебель, фигурки из китайского фарфора, букеты садовых цветов, расставленные повсюду в вазах, — все было так прекрасно, чисто и невинно! Когда же она перестала по-настоящему жить, испытывать глубокие чувства? В какой момент решила погрузиться в это безупречное, неуязвимое существование?
Майя снова посмотрела на часы. Было около трех пополудни. Чем же занять время, чтобы забыть о собственном теле, в котором пробуждаются неукротимые желания?
Сидя на кровати с чашкой чая, она вновь подумала о Морисе и улыбнулась: «До чего же я смешна! Бедный мой Морис, если бы ты сейчас оказался здесь, я бы, чего доброго, могла тебя изнасиловать! Ты был бы в шоке, это уж Точно! Или все-таки нет?»
Майя надела белую футболку, обтягивающую грудь. Еще вчера она думала о том, что хочет стать бабушкой, а сегодня ей хотелось только одного — трахнуться со всем миром! Всего два дня — и такая перемена! Майя подумала, что нужно полностью избавиться от первого желания, чтобы осуществить второе. Всю свою жизнь она жила по этому принципу: отказаться от чего-то одного, чтобы получить взамен другое.
— Мама, — спрашивала она, — можно быть красивой, умной и богатой одновременно?
— Никогда, дорогая! Очень красивая женщина никогда не бывает умной. А умной всегда недостает красоты. Так уж оно ведется, ничего с этим не поделаешь.
— Но наверняка существуют люди, у которых есть и красота, и ум, и богатство!
— Да, но такие люди никогда не бывают счастливыми.
«Нельзя иметь сразу все, иначе будешь несчастна».
Глубоко укоренившись в сознании, этот постулат на всю жизнь стал личным девизом Майи.
Но теперь, внезапно снова почувствовав себя женщиной, Майя решила, что, поскольку ей уже нечего терять, она наконец может позволить себе брать от жизни все.
