— То есть послезавтра исполнится ровно год?
— Да, — сказал он тихо, — в воскресенье, в Троицын день, будет годовщина этого несчастья.
Я не решился еще раз спросить, как это произошло, только подумал, что, случись это при Валери, которая прожила в «Кадемарио» три недели, я наверняка услышал бы от нее эту печальную историю, — конечно, если она была знакома с женой Лооса.
Когда мы были недалеко от Бегоньо, упали первые капли дождя. Молния осветила спящую деревню, цикады замолкли, а после раската грома я посоветовал Лоосу сейчас же вернуться. Нехорошо прерывать начатое, возразил он, к тому же между молнией и громом прошло добрых шесть секунд. Если разделить это число на три, то можно вычислить, насколько далеко от нас гроза. Целых два километра. Так что поворачивать назад он не собирается. Но он был бы рад, если б мог побыстрее отлить.
— Мне тоже давно надо, — сказал я.
Мы встали на обочине дороги, метрах в двух друг от друга. Я рассказал, что недавно мне в моей практике попался один мужчина, желавший развестись. Жена выдрессировала его так, что писать ему разрешалось, только сидя на унитазе — чтобы не набрызгать кругом. И теперь, после четырехлетнего послушания, мой клиент вдруг посчитал такую мелочную тиранию причиной для развода. Лоос на удочку не попался, он что-то напевал про себя. У меня впервые появилось желание перейти с ним на «ты».
— Что вы напеваете? — спросил я.
— «О, как прекрасен этот мир», — ответил он. — Песня Шуберта. Любимая песня моей жены.
— Пожалуй, я начинаю понимать, — сказал я. — Вы смотрите на мир по-своему, не так, как она.
— Верно. Мы гармонично дополняли друг друга.
— И что же? Неужели эту гармонию никогда не нарушал спор? — спросил я и застегнул «молнию».
— Такие случаи я помню наперечет. Занятнее всех был последний, с парнем, который подсовывал банки.
— Подсовывал банки?
— Банки из-под маринованных огурцов, — сказал Лоос, тоже застегнув штаны. — Это могло бы вас заинтересовать как юридический казус. В отделении для пакетов нашего почтового ящика, которое раньше называлось отделением для молока, в один прекрасный день оказалась пустая банка из-под огурцов. Через день это повторилось. Вначале я воспринимал эти банки как своего рода шуточное приветствие, однако через месяц, выкинув добрую дюжину банок, я взорвался. И в то же время заметил, что бываю слегка разочарован, если в течение нескольких дней в ящике не появляется очередная банка. Прошло еще два месяца, моя жена посмеивалась надо мной и называла эту проблему чепухой, в то время как я вынужден был терпеть вторжение этих огуречных банок в мои сны. Иногда по ночам я караулил в темной кухне, откуда можно было хорошо разглядеть место преступления, однако злоумышленник не показывался. Хватит, сказал я после шестидесятой банки, надо идти в полицию, пока я не сошел с ума. «Знаешь, кто ты такой? — спросила моя жена. В ее глазах иногда вспыхивало недовольство, если не презрение. — Ты зануда, вот ты кто», — заявила она. И я не стал подавать жалобу. А жена сказала, что ликвидацию банок возьмет на себя. И теперь, господин Кларин, я попрошу вас оценить этот факт с юридической точки зрения.
— Это непросто, — заметил я. — Пришлось ли злоумышленнику заходить на вашу территорию или ваш почтовый ящик расположен снаружи?
— Снаружи, — ответил Лоос.
— Значит, согласно уголовному кодексу, о нарушении неприкосновенности жилища речь не идет. Но тут можно усмотреть нарушение закона об охране окружающей среды, который запрещает выбрасывать мусор за пределами специально отведенных для этого мест. Согласно обязательственному праву, вы можете подать иск о возмещении ущерба. Но для вашего случая трудно найти прецедент. Вы хорошо сделали, что не стали обременять этим суд.
— Спасибо, — сказал Лоос. — Вы человек сведущий. У вас есть с собой визитная карточка? Так вот, это безобразие кончилось, когда за дело взялась моя жена. Однажды вечером она поставила в отделение для пакетов банку, полную огурцов, и это, видимо, так напугало парня, что больше он не объявлялся.
— А огурцы он забрал?
— Нет, — сказал Лоос. — Возможно, решил, что мы добавили в банку яд.
— Умная у вас была жена.
— Да, в отличие от меня, она была весьма практичной и даже во многом превосходила меня, хотя и была на двенадцать лет моложе. Но, главное, она была кроткой: как я уже говорил, крайне редко бывало, чтобы мы повышали голос друг на друга или произносили такие обидные слова, как «зануда».
Лоос закашлялся, а я зашагал побыстрее. Казалось, гроза была еще далеко, но, когда я уже надеялся, что мы доберемся до Агры хотя бы не совсем промокшими, на нас обрушился настоящий ливень. Вмиг мы промокли до нитки, и уже не было никакого смысла искать укрытие. Мы больше не разговаривали. Только когда мы подошли к двери — Лоос посветил мне зажигалкой, чтобы я смог найти замочную скважину, — я его спросил, не хочет ли он пропустить стаканчик на сон грядущий, или, быть может, стоит затопить камин.
— Вы спрашиваете из вежливости. Завтра у вас много дел.
— Мне совсем не хочется спать, — сказал я, и это была правда.
Мы вошли. Лоос робко озирался вокруг.
— Не могу предложить сухую одежду. Мои вещи вам будут малы. Садитесь, пожалуйста, я сейчас разведу огонь.
— Извините, — сказал он, — но я предпочел бы уйти. Уже довольно-таки поздно.
— Жаль, — сказал я. Я и в самом деле был разочарован.
— Завтра, если хотите, можем встретиться опять. Вечером, например.
Я сказал, опять-таки не покривив душой, что мне это будет приятно, я и так собирался ближе к вечеру вернуться туда за машиной. Мы стоя выпили еще по рюмочке коньяку. Я поблагодарил Лооса за то, что он меня проводил.
Вокруг звенели цикады. Дождь стал тише. В просветах между облаками виднелась луна.
— Счастливо добраться, — сказал я.
— Спокойной ночи, — ответил он, и его по-медвежьи массивная, покачивающаяся тень растворилась в темноте.
Хотя был уже почти час ночи, я развел огонь в камине, потом разделся, надел халат и уселся у огня, чтобы обдумать впечатления этого вечера и уяснить себе, что за человек этот Лоос. Но вместо этого я погрузился в несвойственные мне размышления о себе самом. Внезапно мне показалось, что я обделен чувствами, что они у меня холодные, плоские, я был неприятен себе. Время от времени в камине трещало полено, выбрасывая пучок искр. Я выпил еще коньяку.
В какой-то момент меня вдруг охватил озноб, я сгреб тлеющие поленья в кучу и лег в кровать. Спал я как никогда плохо.
II
Итак, целительным мой сон не был, хотя я, вообще-то привыкший вставать рано, провалялся в постели почти двенадцать часов и встал только где-то около двух часов пополудни, разбитый телом и душой. А ведь я собирался в девять засесть за работу, так что к чувству подавленности и к головной боли прибавилось еще и недовольство собой, которое испытывают дисциплинированные люди, когда они из слабоволия не делают того, что намеревались сделать. В доме было достаточно холодно, и пока я растапливал железную печку в кабинете, то вспомнил о подозрении, зародившемся в моем полусонном мозгу: жена Лооса могла совершить самоубийство. Теперь, когда я проснулся, подозрение это окрепло. Оно позволяло правдоподобно объяснить, почему Лоос так упорно не хотел говорить о подробностях ее смерти. Я приготовил себе крепкий кофе. Но разве человек, которого только что прооперировали — судя по всему, успешно — и отпустили домой, станет лишать себя жизни? И разве Лоос не сказал, что его жена любила жизнь? Я приоткрыл входную дверь и выглянул наружу. Погода была хмурая, похоже, Троица вышла невеселая. Их брак, по-видимому, был счастливым, Лоос называл его удачей. Может быть, у нее сделалась послеоперационная эмболия? Но ведь существуют также и послеоперационные депрессии, — может, это было самоубийство? Стоя я протирал очки, боясь, что они могут выпасть у меня из рук. Выпив еще кофе, я пошел в кабинет и сел перед лэптопом, а через десять минут заметил, что мысли мои витают далеко и какой-то туман отделяет меня от экрана и клавиатуры.
