— Это Лотта, — сказал Барти, приставив палец к экрану. Потом поцеловал это место. — Вот, Лотта. Это тебе поцелуй на счастье.
Артур сказал:
— Мэри, выключи ты машину. Ничего хорошего из нее не выйдет.
Норман еще раз наклонился к микрофону. Платок у него в кармане белый, как цветок, подумал я.
— Ответ на вторую часть вашего вопроса: «Уорнер бразерс».
Наступило молчание — удивленное, потрясенное, я не мог понять. Потом у кого-то вырвалось: «О Боже!» И сразу же за этим смешки, потом хохот. Мистер Уолтер призывал к тишине — безрезультатно. Стэнли, приставив ладонь к уху Нормана, что-то ему кричал. Чей-то микрофон взвыл сиреной. Перед фотографами встал полицейский, словно желая загородить своим широким телом лучи их вспышек. Я увидел, как смеется Бетти, закинув голову. Лотта опустила вуаль с темными мушками — смеется ли она, разглядеть было нельзя.
— Что такое «подрывная»? — спросил Бартон. — Что-нибудь смешное?
У какого-то мистера Фрэнка Тэйвеннера на табличке было слово: Адвокат. Он стучал молотком и выкрикивал:
— К порядку! К порядку! К порядку, или мы прикажем очистить зал!
Шум, хоть и не прекратился, стал тише.
— Вы что-то хотите сказать, мистер Джексон? — спросил мистер Уолтер.
— Я только хотел сказать, что мистер Норман Якоби известен всем как большой юморист. Я сам немало повеселился на его фильмах. Но сейчас не время для шутовства, сэр. Страна в опасности. Вы намерены отвечать на вопросы или вы намерены острить? Если же он намерен острить, господин председатель, я предпочел бы, чтобы свидетеля удалили.
Это отрезвило публику. В наступившей тишине Норман сказал:
— Извините, конгрессмен. Это мой недостаток. Вы справедливо указали на него — на то, что я не могу удержаться даже в самых неподходящих случаях. Боюсь, что сказанное председателем Уолтером о Джеке — о мистере Уорнере — означает… словом, я думаю, Джек назвал всех на студии, кто не подписал с ним контракт. Я прошу прощения. Я не совладал со своими чувствами.
При этих словах у меня перехватило дыхание, словно Роскошный Джордж ударил меня головой в живот. Прощения? У них? Я не верил своим ушам. Я увидел, как отец вытер ладони о брюки, а потом, под жарким светом телевизионных прожекторов вытер белым платком лоб. Это был флаг капитуляции.
Мистер Джексон:
— Полагаю, комитет согласится со мной, если я скажу, что в такие времена, как сейчас, все чувства обострены. Мы ценим ваш патриотизм и дух сотрудничества. По словам мистера Тэйвеннера, на закрытом заседании вы заявили о своей убежденности в том, что на Соединенные Штаты ведется наступление и что их враги подрывают наши институты и нашу Конституцию.
Заговорил другой конгрессмен, мистер Дойл:
— Попросим нашего адвоката зачитать соответствующее место из протокола закрытого заседания. Нас показывают средствами телевидения. Считаю, что это должен услышать каждый американец.
Тэйвеннер был готов. Я увидел, что он заложил большим пальцем стенограмму на нужном месте. Он обходился без очков.
— Вот это место, конгрессмен. Мистер Якоби заявляет: «Я пришел к убеждению, что нашу страну подрывает изнутри небольшая, но решительная группа фанатиков, не уважающих наши свободы и образ жизни. Они не уважают наши законы. Они глумятся над нашими свободными институтами. Они причинили много вреда и грозят причинить еще больше. Сейчас они сильны, как никогда».
Мистер Дойл сказал:
— Да, это самое место. О том, что они сильны, как никогда. Именно это мы и пытаемся выявить.
Мистер Джексон спросил:
— Заявлял ли свидетель, что готов назвать имена тех, кого справедливо считает фанатиками?
— Может, переключим канал? — сказал я надтреснутым голосом. — Артур, мы не узнаем, кто победил. Я ставлю на Дикого Реда Берри. А ты, Барти? Хочешь поставить четвертак на Роскошного Джорджа?
Но шофер не шелохнулся. Брат переминался с ноги на ногу, на лбу его вспухал бугорок сосредоточенности. Даже Мэри подбоченилась, всем своим видом выражая негодование. Тем временем мистер Тэйвеннер заверял комитет в том, что наш отец действительно пообещал огласить список.
Наступила очередь мистера Вуда.
— Хорошо, сэр. Вы готовы назвать этих людей поименно?
— Готов.
И в зале, обшитом панелями, и в нашей комнате с оштукатуренными стенами наступила полная тишина. Норман достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок. Когда он развернул его, наш друг, толстый адвокат Стэнли, закрыл ладонью глаза.
— Клайд Дойл, — начал о'гец. Затем, чуть громче: — Дональд Джексон. Джон С. Вуд. Фрэнсис Уолтер. Фрэнк Тэйвеннер…
Публика зашумела. Мистер Уолтер с красным лицом колотил молотком по всему столу. Фотовспышки сверкали как молнии. Хохот становился все громче. Мистер Вуд вскочил на ноги.
— Он называет членов нашего комитета!
Норман:
— О, я могу продолжить. Мартин Дайс. Джей Парнелл Томас. Джон Рэнкин. Джек Тэнни. Джозеф Маккарти. Ричард Никсон…[26]
— Свидетель выступает под присягой! Под присягой! Привлечь его к суду — неуважение к конгрессу! — За неимением молотка мистер Джексон стучал по столу кулаком.
— Вывести свидетеля! — это крикнул мистер Тэйвеннер. — Пристав! Выведите свидетеля из зала!
Артур сказал:
— О Господи. Теперь он за это поплатится.
— Не смей так говорить против мистера Нормана, он такой был добрый с нами все эти годы.
— Я только говорю, что эти люди — большие люди.
— Ты понял, Барти? — спросил я. — Ха, ха, ха! Видал, как он выставил их дураками?
Бартон не отреагировал. Он наклонился к телевизору и переключил обратно на передачу из зала в Санта-Монике. Дикого Реда уже не было. Роскошного Джорджа тоже. Шла командная схватка. Двое в масках отлетали от канатов и бросались на двоих в капюшонах. Они дрались кулаками. Они бросались стульями. Это было побоище. Это был пандемониум. Рефери бегал вокруг, как щенок, налетая на колени борцов. Толпа орала, разинув рты. Барти выпрямился; повернулся к нам. Даже в темноте мне было видно, как горят от восторга его неодинаковые глаза.
