Всем нужно какое-то лекарство. Слова бились у меня в голове, подстегивали водоворот гнетущих диагнозов и кардинальных изменений, которые отныне я мог внести в действительность.
Все это пробудило во мне пребывание наедине с матерью — в последний раз. Такое случается, особенно если хочешь достичь достойной концовки — что бы, черт возьми, это не означало. В любом случае придется на прощание подавать ту же руку, из которой мать с мясом выдирала куски.
Именно поэтому я и разработал план с собакой.
— Я разрешил тебе снять наручники, а ты? На следующей же день наврал мне про Ллойда!
— Не наврал.
— Ты сказал, что он друг.
— Ну наврал, и что? Что, если я наврал?
— Я тебе не врал. Я…
— Конечно-конечно, епитимья правоты, знаю, как же.
Я хотел ответить, но в последний момент осекся. К чему еще один пустой спор? Прошло уже больше недели, а я все пытался выработать подходящую манеру общения — пытался поощрять откровенность и избегать ненужных трений. У нас бывали неплохие периоды, однако над нами по-прежнему довлела напряженная атмосфера. Я хотел избавить подвал от нее, выпустить ядовитый газ.
— Я был с тобой честен, — продолжал я.
— А похищение, значит, это так, опустить можно?
— Я просто пытаюсь понять, почему ты все время мне врешь.
— Ты же писатель, Эван. Давай подумай.
— Не понимаю, к чему ты клонишь.
— Писатели ведь сочиняют всякое дерьмо? Вот и я сочиняю. Не записываю, правда, но…
— Когда пишешь книгу, дерьмо доставляется в коробке. — Я обрисовал воображаемую посылку руками. — Сам знаешь, Боб. А на коробке написано: «Выдумка. На самом деле все далеко не так интересно».
Я пристально посмотрел на своего не больно-то честного пленника, выписал слова в воздухе воображаемой ручкой и откашлялся.
— Ты слишком наивен, — парировал Боб. — Я, конечно, ценю, что ты отдал мне ключ от наручников, но…
— Откуда мне знать, врешь ты или нет?
— Ниоткуда. — Боб пытался скрыть грусть. — К сожалению, все, что я говорю, — потенциальная чушь.
— Вот и у меня теперь такое ощущение.
— Отлично. С ним и живи.
— Может, у тебя еще и жена есть?
— Разумеется, у меня есть жена, — медленно проговорил Боб низким голосом. — Ты ее по телевизору видел.
В конце концов, я разработал план убийства собаки. Как пишут в учебниках по криминологии, многие преступники начинают с собак, а потом переходят на людей. Это называется подъемом по лестнице злодеяний. Я не похищал соседскую чихуахуа, я не стал ее душить собственными руками, как мне мечталось. Вместо этого я поцеловал свою мать в лоб, извинился и вышел на пару минут. Закрыл дверь в ее спальню, миновал длинный коридор и через стеклянную дверь вышел на задний двор. Продравшись через высокую траву, которую я уже неделю собирался скосить, я бросил через забор длинный и весьма недешевый кусок свиной вырезки, нашпигованной мышьяком (этим утром я видел по телевизору, как то же самое делает с чесноком Джулия Чайлд). С лаем было покончено.
Кроме того, это стало в некотором роде моим первым шагом к куда более крупной жертве.
— Магазинные кражи. И поцелуи.
— А поцелуи тут при чем?
— И то, и другое одинаково опасно. Полагаю. Меня ни разу не ловили, когда я воровала всякие мелочи из магазина. А я этим часто занималась.
— Ты не похожа на тех, кто занимается магазинными кражами, — сказал я, прижимая телефон плечом. Я закрыл глаза и попытался это себе представить: тонкая девичья рука, дорогое нижнее белье, которое сначала спрятали в кулаке, а потом засунули в кожаную сумочку.
— В молодости.
— Ты не похожа даже на тех, кто хотя бы раз воровал в магазине.
— Может, я совсем не такая, которой тебе кажусь, Эван.
— Какой, — машинально поправил я.
— Я открыла это для себя, когда была подростком. Мне казалось, что это самое замечательное, что есть на свете.
— Воровство?
— Поцелуи, — продолжала Промис. — Они так легко сходят с рук. Подумаешь — поцелуй! Разве это серьезно? Ни проблем, ни беременности, не надо раздеваться, ублажать мальчика.
— Ублажать… — Мне понравилось это слово.
— В конце концов вышло так, что я целовалась с любым, кто хотел меня поцеловать.
— И много их было? — не удержался я.
— Я не была красавицей, — ответила Промис. — Особенно в старших классах. Зато, хочу тебе напомнить, я была редактором газеты и девочкой из хорошей семьи, принцессой.
— Принцессой?
— Ну, знаешь, в короне. Лягушек целует.
— Это я понимаю. Но…
— Она как бы часть придворной жизни, — пояснила Промис. — Первая фрейлина, вторая… Принцесса умная, пользуется успехом, однако она не красавица, как королева.
— Никак не могу представить тебя в роли принцессы, — признался я. — Ты училась в какой-нибудь элитной школе на Манхэттене?
— В обычной школе. В Коннектикуте. Ладно, не важно, главное, что поцелуям я отдавалась с головой. Меня вел исследовательский интерес. Много не надо было: кушетка дома у какого-нибудь мальчика, и вот, пока родители наверху смотрят телевизор или сидят за компьютером, мы… Сейчас даже рассказывать об этом довольно глупо. Оральная фаза.
— Джеффри Даммер, тот маньяк-людоед?.. Боб, что я тебе сделал? Я что, тебя домогался?
— Не в этом дело, — перебил меня Партноу. — Ты взял свою фантазию и воплотил ее в жизнь. Нормальные люди не воплощают фантазии. Мечты остаются мечтами.
— А у тебя?
— У меня? Что у меня?
— У тебя есть мечты?
— Конечно, — кивнул Боб. — Но я не…
— Какие мечты?
— Да такие же, как у тебя.
— Что-то сомневаюсь.
— Воплощать их в жизнь — совсем другое дело, — объяснял он. — Это значит, что ты забыл, где грань между реальностью и выдумкой. Мы живем в реальном мире, Эван. Меня зовут Боб Партноу. У меня есть работа, я должен туда вернуться. Мои авторы голову ломают, куда я запропастился. А я уже девять дней сижу в клетке. А у тебя, Эван Улмер, ключ от нее. Да кого ты пытаешься обдурить? Думал, выйдет прикольный эксперимент? Давай начистоту!
Я глубоко вздохнул и ощутил то разочарование, которое может испытать только тюремщик перед лицом несчастного пленника. Разве у нас не было радостных минут? Разве Боб не извлек для себя никакой пользы? Да что там — разве он не сбросил вес, не стал человеком, о котором пишут на первых полосах всех газет? Я мог бы начать расписывать все преимущества, говорить о позитивной стороне вопроса… а смысл? Боб совсем не в духе. Вот обозвал меня Джеффри Даммером.
