Поезд тронулся. Узнав размер доплаты, Грегориус внутренне ужаснулся, и когда проводник отошел, дважды пересчитал оставшиеся деньги. Он повторил про себя код своей кредитной карты, потом записал его в книжку. А немного погодя вырвал и выбросил листок. Перед Женевой снег перестал и впервые за много недель выглянуло солнце. Через вагонное стекло мягкие лучи согревали лицо, и Грегориус успокоился. На его карточке всегда скапливались слишком большие суммы. «Ну что вы делаете! — как-то посетовала банковская служащая, когда увидела, сколько опять набежало, оттого что он так мало снимал. — Надо чтобы ваши деньги работали!» Она удачно вложила их для него, и таким образом со временем он стал очень состоятельным господином, который, впрочем, как будто об этом и не знал.
Грегориус вспомнил учебники по латыни, которые он вчера оставил на учительском столе. «Анели Вайс», — было выведено на них чернилами старательным детским почерком. На новые книги в доме не хватало денег, и он обошел все букинистические лавки, пока не обнаружил подержанные экземпляры. Когда он показал свое приобретение отцу, у того заходил кадык, как всегда, если на сердце у него становилось тяжело. Сначала Грегориусу мешало чужое имя на форзаце книг. Тогда он представил себе их бывшую хозяйку забавной девчонкой в белых гольфах и с непослушными волосами и вскоре не расстался бы со своим сокровищем ни за что на свете. И тем не менее, позже он получал удовольствие, когда на деньги, заработанные первыми уроками в гимназии, смог покупать древние тексты в прекрасных дорогих изданиях. Тому уж минуло тридцать лет, даже не верится. Кажется, совсем недавно он стоял перед книжными полками и думал: «Мне бы такую библиотеку!»
Постепенно картины воспоминаний приняли очертания сновидений, в которых то и дело блуждающим огоньком выплывала тонкая тетрадка, в которую мать заносила суммы, заработанные уборкой, и это бледное пятно доставляло муку. Он обрадовался, когда его вырвал из сна чей-то упавший со столика и разбившийся стакан.
До Парижа оставался час. Грегориус уселся в вагоне-ресторане и долго смотрел за окно, в ясный день ранней весны. Тут до его сознания вдруг дошло, что он в самом деле находится в пути — и это не нечто потенциально возможное, что он себе надумал бессонной ночью, а то, что происходит здесь и сейчас. И чем дальше возникшее ощущение проникало в его мозг, тем больше в нем перевертывалось соотношение возможного и действительного. А не было ли так, что Кэги, его гимназия и все ученики из записной книжки хоть и существовали, но лишь как случайно осуществленная возможность? В то время как то, что он переживал в данный конкретный момент: приглушенный стук колес, позвякивание бокалов на соседнем столике, запах прогорклого масла, доносящийся с кухни, дым сигареты, которой попыхивает повар, — обладало реальностью, которая не имела ничего общего с простой возможностью или даже с реализованной возможностью, а была самой что ни на есть настоящей действительностью, плотной и осязаемой, что и является ее признаком?
Грегориус сидел перед опустошенной тарелкой над чашкой дымящегося кофе, и у него было такое чувство, что никогда в жизни он не находился в состоянии такого бодрствования, как теперь. И это не относилось к степени состояния: как бывает с человеком, который медленно стряхивает с себя сон и постепенно становится все бодрее, пока совсем не проснется. Все представлялось ему иначе. Его бодрствование имело иную природу. Это был способ существования в жизни, о котором он до сих пор даже не подозревал. Когда показался Лионский вокзал, он вернулся на свое место. А позже, ступив на перрон, испытал чувство, что впервые в полном сознании выходит из поезда.
5Шквал воспоминаний обрушился на него внезапно. Он не забыл, что этот вокзал был первым в их совместных поездках. Конечно, он этого не забыл. Однако не принял в расчет то, что если окажется здесь, время повернет вспять. Зеленые стальные балки и красные трубы. Полуциркульные арки. Крыши, пропускающие свет. «Поехали в Париж!» — неожиданно сказала Флоранс за первым завтраком в его кухне и обхватила руками колени.
«Что, прямо…» — «Да, да, прямо сейчас!»
Она была его ученицей, забавной девчонкой с вечно растрепанными волосами, которая всем кружила головы своими своенравными причудами. От триместра к триместру она становилась асом в латыни и греческом, а когда он в какой-то год начал вести факультативный курс древнееврейского, то, войдя в класс, увидел ее за первой партой. Но Грегориусу и во сне бы не привиделось, что все это ради него.
Закончились выпускные экзамены, потом прошел еще год, прежде чем они снова встретились в университетском кафетерии и просидели в нем, пока их не выгнали.
«Ну и слепая же ты курица! — рассмеялась она, в первый раз снимая с него очки. — Единственный, кто ничего не замечал! Хотя все об этом знали! Все!»
«Все правильно, — думал Грегориус, сидя в такси на Монпарнасский вокзал, — единственный. Который даже сам для себя был невзрачен. Где уж подумать, что кто-то может к такому испытывать чувство? Но с Флоранс это оказалось правдой».
«Ты всегда любила не меня», — сказал он под конец их пятилетнего супружества.
Это были единственные слова упрека, которые он проронил за все время их совместной жизни. Они жгли как огонь, и ему казалось, что все рассыпается в пепел.
Она смотрела в пол. Вопреки всему он надеялся, что она возразит. Возражения не последовало.
«Ля Куполь».[9]Грегориус как-то не подумал, что придется ехать по Монпарнасскому бульвару и на глаза попадется ресторан, в котором был решен их разрыв, хотя они никогда об этом не говорили. Он попросил водителя остановиться и молча смотрел на красные маркизы с желтыми буквами и тремя звездочками слева и справа. Это было особым отличием, что Флоранс, докторантку, пригласили в Париж на ту конференцию по романским языкам. Когда она звонила оттуда, ее голос по телефону звучал возбужденно, почти истерично, так что он даже заколебался, стоит ли ехать за ней в конце недели, как договаривались. Но потом все-таки поехал. Он встретился с ней и ее новыми друзьями в этом знаменитом ресторане, в котором витали ароматы изысканных кушаний и сортовых вин, и уже в дверях он почувствовал, что ему здесь не место.
— Обождите еще минутку, — обратился Грегориус к таксисту и перешел улицу.
Здесь ничего не изменилось. Он тут же узнал столик, за которым нелепо одетый учитель преподал урок выскочкам с литературоведческим образованием. Речь зашла о Горации и Сафо, вспоминал Грегориус, стоя на пути спешащего и раздраженного официанта. Никто в тот день не мог с ним сравниться. Он читал наизусть строфу за строфой и со своим бернским акцентом растирал в порошок заумные комментарии разодетых в пух и прах господ из Сорбонны.
Весь обратный путь Флоранс просидела одна в вагоне-ресторане, а он старался справиться с остатками ярости и заглушить накатившую печаль, оттого что ему пришлось таким образом самоутверждаться перед Флоранс. Ибо в этом и было все дело.
