Книга Валтасар. Автобиография - Славомир Мрожек

Ян Кендзор перебрался в Боженчин еще до Первой мировой войны. Приехал он вместе с женой из Жешувского воеводства, где закончил молочно-промышленное училище. Сохранилось письмо от тети Янины, единственной из дочерей Яна Кендзора, которая дожила до преклонных лет. Она написала мне уже после моего возвращения в Краков, в 1997 году. Почти столетняя тетушка (вскоре она умерла) так описывает своих отца и мать: «Они познакомились в поезде. Она, простая деревенская девушка, читала книжку. Заинтригованный, он заговорил с ней, и они поженились».

На мой взгляд, Ян Кендзор был мужчина страстный. Об этом свидетельствует не столько его жизнь с женой в Боженчине, где у них родилось много детей, сколько его отношение к женщинам. Я не знал свою бабушку. Она умерла молодой, до моего рождения. Зато я знал вторую дедову жену — не скрою, отвратительную бабу. Уму непостижимо, каким дед был подкаблучником! Вскоре после его смерти я нашел несколько открыток, которые он писал жене, когда уезжал по делам из Боженчина. Для того пуританского времени — открытки почти эротические.

Ян Кендзор не был похож на ловеласа. Рослый, красивый мужчина, с усами — по тогдашней моде, — с голубыми глазами, в которых светилось что угодно, только не чувство юмора и не игривость. Я допускаю, что, выбиваясь из «полубедности» в «полузажиточность», как большинство небогатых жителей Галиции и Лодомерии[19], он не находил ни времени, ни случая заводить романы. Тем не менее, скрытое влечение к женщинам осталось.

В Боженчине он построил дом и заложил молочную ферму. Дом, на удивление, маленький, хотя дети у деда множились; сад же — довольно большой. Дом, правда, каменный, но всего лишь двухкомнатный. Под той же крышей помещалась и ферма. Два сепаратора для снятия сливок и одна бочка для превращения сливок в масло. Все сработано вручную, на примитивном станочке. На ферме работали молодые, еще незамужние девушки — предмет неустанных грубоватых заигрываний возчиков, которые во множестве приезжали не только из Боженчина, но и из окрестных сел. Крестьяне заключали договор с фермой на ежемесячную поставку молока. Каждый день они сдавали цельное молоко для переработки и взамен получали снятое. Одновременно в примитивной лаборатории определялся процент жирности молока. Все это — с раннего утра до позднего вечера, в шуме и оглушающем грохоте, производимом машинами, лошадями и прежде всего людьми. Случались баталии, когда две стороны пытались доказать свою правоту. Крестьяне, как им и положено, утверждали, что сданное молоко невероятно жирное, а хозяин фермы — что оно невероятно тощее.

Такою было положение вещей, когда я родился. Добавлю, что родился я не в главном доме; а в расположенном на отшибе — съемном. Родители снимали этот дом, что стало возможно благодаря тому, что отец получил в Боженчине руководящую должность. Когда я родился, моему брату было уже два года. Что происходило до моего рождения — не знаю, хотя очень хотелось бы узнать. Предполагаю, что дед под влиянием своей второй жены не допустил совместного проживания. А может, отец и мать сами захотели жить отдельно. В любом случае, тут что-то было связано с мезальянсом, который позволила себе моя мать.

Несколько десятилетий назад в Боженчине повально болели чахоткой. Возможно, потому, что люди вступали в брак и умирали в одной и той же деревушке. В этом убедился задним числом Ян Кендзор, который прибыл в Боженчин издалека и завел там семью. От чахотки умерли его жена, две дочки и два сына. Все — очень молодыми. И сам он скончался от той же болезни. В живых осталась упомянутая мною дочка Янина; сын Казимеж тоже дожил до преклонного возраста. Любопытно: оба работали учителями, и оба жили за пределами Боженчина.

Смею утверждать, что брак матери с моим отцом спас ее от чахотки. Ненадолго — на каких-то двадцать лет, проведенных вне Боженчина и, прежде всего, вдали от тирана-отца и мачехи, которая им управляла. Умерла мать сорока двух лет.

Вторым потенциальным кандидатом в наследники моего деда был старший брат матери Юлиан. О его жизни я знаю мало. Сразу добавлю, что кандидат он был строптивый — вообще не желал быть ни «кандидатом», ни наследником, но в конце концов все же остался при ферме. Неохотно посещал какие-то курсы и одно время работал у своего отца как лаборант. С ранней молодости много и жадно читал. Для меня осталась тайной его женитьба, похоже не слишком удачная. У него родилась дочка, единственная. В конце концов, уже во время войны, он отстранился от жизни. Выполнял свои обязанности, но не больше. Однажды я зашел к нему по какому-то делу в его комнатушку при ферме. Он лежал на кровати небритый, с двумя подушками под головой и курия. Рядом — стопка книг и гора окурков. Говорил со мной приветливо, но с отсутствующим видом. У него был туберкулез, но он и не думал лечиться. Мне кажется, прикрываясь чахоткой, он в последний год войны совершал медленное самоубийство.

Я очень любил его приезды в Краков до войны, на Келецкую. Они с мамой, когда ей удавалось освободиться от повседневных домашних обязанностей, разговаривали часами. Оба были людьми во многом необычными. Кроме всего прочего, их связывали книги.

Знакомство матери с моим отцом, завершившееся браком, началось романтично — в результате случайной встречи. Произошло это так. Предприятие Яна Кендзора успешно развивалось. Его масло регулярно доставлялось в Краков. Каждый день ящики отправляли на подводах в Бядолины, примерно в восьми километрах от Боженчина, а оттуда железной дорогой в Краков. Кто-то должен был ежедневно ходить на почту, улаживать транспортные формальности. Это была она. А начальник почты — он. Ей двадцать лет, ему — двадцать три. Он родом из Поромбки Ушевской, деревеньки в предгорье, в шестнадцати километрах к югу от Боженчина, — сын бедного крестьянина. (Вот он — мезальянс, который постоянно портил им жизнь.) Свидетелей уже не осталось, но при их жизни все в один голос утверждали: то была любовь с первого взгляда.