– А второй вариант?
Зонненлихт ухмыльнулся.
– А то вы не понимаете! Пойти и раздвинуть ноги, разумеется.
«Я открываю для себя много нового, – подумала Настя. – Например, физическое омерзение». И действительно, чувство было такое, будто её уронили в застарелую вонючую лужу, в которой начала зацветать вода и жидкая тёплая грязь обнимала с отвратительным чмоканьем.
– С чего вы взяли? – сказала Настя нарочито резко, только ради того, чтобы разогнать вязкий туман тошноты. – Сергей Владиленович порядочный человек.
Зонненлихт глумливо хмыкнул.
– Хотите в этом убедиться?
– Откуда вы знаете?
– Знаю.
– Глупости!
Песня закончилась. Зонненлихт улыбнулся. Настю передёрнуло от его улыбки, спокойной, всё понимающей: он просто смотрел на неё и прикидывал, как дальше развернутся события. Не потому, что ему жаль Настю, или он хочет ей помочь – нет, это всего лишь жизнь в муравейнике, за которой он наблюдает. Она вежливо улыбнулась Зонненлихту и выскользнула из его рук.
– Спасибо, Антон Валерьевич.
Он кивнул и в следующий миг растворился среди гуляющего народа.
Настя подхватила котомку и выбежала из банкетного зала. Гадко, мерзко – настолько противно она давно себя не чувствовала, да и не ожидала подобных намёков. Кто-кто, а Зонненлихт их не мог делать в принципе. Настя задумалась: а воспринимают ли его как мужчину? Есть ли у него дети, жёны, любовницы – или он только преподаватель, машина для приёма-передачи знаний, не настроенная на что-то, помимо основной задачи.
Вечернее здание университета, пустое и гулкое, нагоняло тихую тревогу. Настя сбежала по лестнице, подёргала дверь костюмерной – открыто – и вошла внутрь.
Всю огромную костюмерную освещала одна лампа в центре, и углы тонули во мраке. Платья, пиджаки, рубашки, блузы на длинных рядах вешалок казались трупами удавленников; Настя быстро пробежала мимо них к скамеечке, на которой оставила одежду. И никого здесь нет; сейчас она быстро натянет своё немудрящее барахло и пойдёт домой. Всё-таки дрянной человек этот Зонненлихт, наговорил гадостей, испортил настроение… Надо будет рассказать Игорю, хотя он и не поверит. Скажет, что Настя над ним потешается… А если она ещё и расскажет про тень, и то, что Зонненлихт наговорил про социолога, то Игорь точно решит, что Настя с глузду съехала. Особенно в том месте рассказа, где повествуется о том, что англичанин напророчил ей интим по принуждению с молодым аспирантом – вот тут Игорь точно будет хохотать в голос. И будет прав, потому что поверить такому – себя не уважать.
Когда знакомые ладони легли на её обнажённые плечи, то Настя даже не удивилась. Тебя предупреждали? Тебе говорили по-хорошему? Ты не послушала? Теперь нагибайся и раздвигай.
– Не бойся, – прошептали сзади. – Это я.
Чужое дыхание щекотало её ухо. Словно со стороны Настя увидела себя: дрожащие губы, огромные глаза на пол-лица, слезинка, стекающая по щеке… «Хотите в этом убедиться?» – спросил полумрак насмешливым голосом Зонненлихта. Что ж, возможность предоставлена.
– Сергей Владиленович, не надо, – только и смогла вымолвить Настя. «Мальчик бедовый… Мальчик положил на вас глаз…», – откликнулись тени из всех углов.
– Не бойся, – повторил аспирант, расстёгивая бюстгальтер. Лямки скатились по рукам; пальцы социолога накрыли Настину грудь, сжали. Настя поняла, что сейчас ничего не сможет поделать: ни закричать, ни банально дать в морду – абсолютно ничего, она оцепенела, как кролик перед змеёй, и даже дышать не может… Кровь бухала в ушах, чужие руки скользили по её коже, аспирант шептал что-то успокаивающее – наверно, так разговаривают с животными перед тем, как забить на мясо. Господи, если где-то там, в твоём недостижимом блаженстве тебе есть дело до того, что происходит в пыльной костюмерной провинциального университета, то пожалуйста, переиграй всё это…
Аспирант развернул её к себе. Впился в рот жадным горячим поцелуем. Не переиграли…Теперь сознание воспринимало всё тягуче-медленно, будто кто-то решил насладиться пыткой, имея возможность растянуть её в мельчайших деталях: каждый вздох, каждое прикосновение, каждое крохотное движение, каждый удар сердца. «Это происходит не со мной», – так думала Настя, когда аспирант спихнул одежду на пол и уложил её на скамейку. «Я не здесь», – говорила она себе, когда он расстёгивал рубашку. «Мне это снится», – уверяла она, когда его пальцы потянули за язычок молнии на её джинсах; надо же – она успела надеть джинсы…
За стойкой с одеждой кто-то громко чихнул. Забрякало, покатившись по полу, старое ведро для мытья полов. Время дрогнуло и потекло прежним, нормальным ходом; аспирант, как был, в рубашке нараспашку, бросился к выходу. За ним громко хлопнула дверь, эхо раскатилось по всему зданию, от чердака до подвала, и только тогда Настя смогла скорчиться на лавке и зареветь белугой.
Когда Зонненлихт вышел из-за стойки и сел на корточки возле лавки, то Настя не удивилась.
* * *
– Господи, да как же…
– Очень просто.
– Ну почему, я не понимаю… как он мог! И почему вот так, подло…
– Так приучен.
– Когда он… вот так, сзади… Я же испугалась до смерти, я пошевелиться не могла, сказала только «Не надо…», и как язык отнялся…
Настю трясло. Вовсе не фигурально: она смотрела на свои пальцы и видела, как их колотит мелкой дрожью, и никаким усилиям разума эта дрожь не поддаётся. А сперва она вообще не могла пошевелиться, и Зонненлихту пришлось застёгивать ей штаны, надевать свитер и практически нести в раздевалку.
Гардеробщица посмотрела на них с явным и неприкрытым неуважением, но, разумеется, промолчала. Настю вроде бы начало отпускать, она даже сумела влезть в куртку с первого раза. Но на улице возле ворот ей померещился силуэт аспиранта, и её снова сковало неподвижностью и страхом. Тогда Зонненлихт обнял её и повёл на стоянку.
А в машине Настю начало трясти. И прорвались слова.
– Что же теперь будет… Что же теперь будет, Господи… Мне же ему экзамен сдавать, как я на занятия буду ходить..?
Зонненлихт не смотрел в её сторону. Подчёркнуто внимательно следил за дорогой. Настю это почему-то радовало.
– Не подавая виду. Не было ничего.
– Как же не было?! – вспыхнула Настя.
– Поцелуи и объятия. А потом он трусливо покинул поле любовной брани. И сейчас думает, что это шляхетской чести обида.
Машина свернула на Пушкинскую и провалилась в бесфонарную тьму. Далеко впереди горели окна жилых домов; Настя подумала, что её никто не ждёт, и, войдя в прихожую своей крохотной квартирки, она тоже погрузится во мрак.
– И в этой обиде виновата я…
– О, разумеется.
Настя уронила лицо на руки. Потёрла щёки.
– Что же теперь делать…
