— Ну, уж вы-то, по крайней мере, не из таковских? — воззвала к Норту Вайолет.
То есть не дантист, имела в виду она; она и без того видела, что нет, не дантист. А Норт между тем уже прошел дальше и теперь стоял, сцепив руки за спиной, перед столом на козлах, рядом с Борелли. Саша подалась было спросить его о чем-то, но сдержалась. Предпочла позицию наблюдателя.
— Как это символично, — проговорил Борелли, кивком указав на пластмассовую модель «Дугласа DC-3».
Для вящей наглядности самолет крепился («приземлился») на куске рельса.
— Возможно, просто случайность. Не усматриваем ли мы глубокого смысла там, где его нет?
Борелли постучал тросточкой.
— Нет! И то и другое остается, когда страну покидают или возвращают законным владельцам. Вот британцы, например, всегда так говорят. Не жалуйтесь, мы оставили вам распрекрасную сеть железных дорог. Ляля, тополя. Шутка что надо. Может, здешние сумели оценить юмор? Впрочем, я меняю версию. Этот кусок рельса — не что иное, как ирония судьбы. — Борелли поскреб в затылке. — И все же: почему они деревяшкой не воспользовались?
Оба, не зная, что сказать, обратились к покоробившейся фотографии над столом: в воздухе, расставив ноги «галочкой», парит парашютист. На заднем плане высились деревья. На фоне сельской местности раздувающийся складчатый купол изрядно смахивал на фосфористые клубы дыма над паровозом. Норт обернулся к Борелли.
— Случайность, — усмехнулся молодой человек. — Не преувеличивайте.
— DC-3 — это «Форд Т»[12]в мире самолетов, — вклинился Кэддок. — Он изменил очертания мира. В период с тысяча девятьсот тридцать четвертого по тысяча девятьсот сорок девятый год их произведено десять тысяч девятьсот двадцать шесть. Согласно статистике, у них самый высокий показатель безопасности.
Кэддок ощупал модель — и сей же миг отвалился один из целлулоидных двигателей.
— А вы на таком летали? — полюбопытствовал Борелли у Норта, пока они дожидались остальных у входа. — По мне, так более унылой колымаги свет не видывал.
— Летал несколько раз, в Новой Гвинее. А, ну да, и еще здесь, в Африке.
— А когда вы…
— Ага-а! — вскричал Джеральд Уайтхед. И заслонил собою последнюю из витрин. — Наконец то, чего мы так долго ждали, — настоящая ручная работа! Подлинный шедевр, во всех смыслах этого слова!
Даже не улыбнувшись, он шагнул в сторону и застыл, выжидая, со скучающим выражением на лице. Остальные склонились над витриной. Под стеклом красовалась женская перчатка, натянутая на руку-манекен. Небесно-голубая, плотно облегающая — превосходный образец ровной строчки, прихотливой вышивки и безупречной подгонки. В сравнении с ней стержень, удерживающий изящную ручку в вертикальном положении — в буддистском благословляющем жесте, — выглядел проржавевшим насквозь.
Гэрри не сдержался.
— А я-то гадал, о чем это ты! «Ручная работа», надо ж так сказать! — Он со смехом пихнул в бок Хофманна. — Ты въехал, нет?
Джеральд с Хофманном даже не улыбнулись.
— Осторожно! — шепнул Норт.
Масаи, который витрины из-за спин не видел, недоуменно глядел на него во все глаза. Группа юнцов, не в состоянии пройти внутрь, молча наблюдала из-за турникета. Один завладел полированной тростью Борелли и с интересом ее изучал.
Каткарт, прижимая к груди бинокль, протиснулся сквозь турникет, за ним — жена.
— У меня, когда я выходила замуж, были точно такие ют длинные перчатки, только абрикосовые, — рассказывала она Шейле, глядя прямо перед собой.
Сколько же лет назад это было? — церквушка в Пейнехэме[13](Южная Австралия), иллюминированная надпись: «ИИСУС — СПАСЕНИЕ НАШЕ».
— Преподобный Перстт, ют как звали священника, — добавила она, не осознав случайной аналогии. — Дуг вышел на церковное крыльцо, стряхнул с себя конфетти, и первое, что спросил: «С каким счетом наши сыграли?»
— Ох, нет, — прошептала Шейла, застрявшая в турникете.
— Чего стоим, кого ждем? — окликнул Гэрри.
Дуг вернулся, присел на корточки, подергал зажимы обеими руками.
— Заклинило, представляете? Сейчас мы вас вызволим.
— Что за место!
Кто-то ограничился тем, что покачал головой; большинством владело странное ощущение — смутное, не от мира сего. В чужой стране чего угодно ждать можно. Однако проблемы как таковые ничего не значили. Равно как и время.
— Придется вас здесь бросить, — пошутил Гэрри, пытаясь приободрить бедняжку.
Шейла неотрывно глядела вниз, туда, где у самых ее ног схватились и боролись с зажимами могучие руки Каткарта.
— Намертво заклинило, — буркнул Дуг. Лицо его раскраснелось. Он встал и с силой пнул турникет. — У, холера!
Туземцы, отступив назад, наблюдали за происходящим.
— Просто ужас что такое… я всех задерживаю, — посетовала Шейла.
Мистер Каткарт оглянулся.
— Эй, — окликнул он Гэрри Атласа, — разбудите этого соню!
Гид, намертво прилипнув лбом к стеклу, по-прежнему изучал перчатку ручной работы. Атлас уже собирался похлопать его по плечу, когда с масаи непринужденно заговорил доктор Норт — невнятно, прерывисто, пиджин был тот еще, достаточно грозный, чтобы масаи тотчас же закивал и пожал плечами. Они потолковали еще с полминуты. Со всей очевидностью, эта неприятность приключалась довольно часто. К месту событий подоспел негр в просторном комбинезоне, с набором здоровенных гаечных ключей.
— Мне так неловко, — пролепетала Шейла, обращаясь к миссис Каткарт.
— Вы тут совершенно ни при чем, милая. Просто здесь место такое. Хотела бы я знать, способны ли эти люди что-нибудь сделать не через пень-колоду?
Все проголодались, особенно Саша. Однако пришлось терпеливо наблюдать, как механик, вооружившись массивными гаечными ключами, демонтирует турникет. Внезапно лопасти упали на цементный пол — ни дать ни взять габсбургские фижмы с Шейлиного платья. О нет! Что за тупица этот механик: ишь расселся на корточках в пропыленных ботинках, ни тебе носков, ни шнурков, и губы такие возмутительно толстые; вы только гляньте, заляпал смазкой Шейлин подол и ее бледный локоть, пока она выбиралась наружу. Но к тому времени Шейлу занимала только новообретенная свобода, так что ну их всех совсем. Бедняжка озиралась по сторонам, смущенно моргая.
— Ну вот! — Приветственный свист и вздохи.
Залитая светом площадь, и лавчонки под козырьком, и лакмусовая тень, что уже подкрадывалась с одного конца вдоль вертикального края, и просторная открытость, и далекие холмы застали туристов врасплох: все заново сфокусировались, сощурились, потянулись за солнцезащитными очками. Всех словно ошеломило. Вот и вчера было то же самое — стоило сойти с трапа на широкое белое летное поле. Стены музея сузили их поле обзора до мелких бытовых предметов на расстоянии вытянутой руки. Снаружи, на ступеньках крыльца, воздушные потоки и перспектива «работали» с привычным размахом. В воздухе повеяло нежданной прохладой. Луиза Хофманн нахмурилась: голова разболелась. Борелли поинтересовался, сколько времени: часов при нем не было. Остальные, тоже немало удивленные, поулыбались и поглядели вверх, на небо.
