Самара рассвирепела при этом воспоминании.
— Вот так поступают в Ираке.
Майада сидела молча и неподвижно. Ее переполняла грусть.
— Вскоре после того, как мы похоронили землю, мне сделал предложение другой человек. Мне опять повезло. Мой второй муж — умный человек, и он заботился о бедных сиротах, оставшихся без отца.
Майада задумчиво посмотрела на Самару. Большинству овдовевших арабок, оставшихся с тремя детьми, было бы сложно найти мужа, который примет на себя ответственность за отпрысков другого мужчины. Но безупречная красота этой женщины поражала, и Майада охотно верила, что многие хотели жениться на ней.
— У нас была всего одна проблема. Моему второму мужу не нравилось, что я ношу фамилию деда, а не отца. По его мнению, отцу должно быть стыдно оттого, что дочь подчиняется кому-то другому, пусть даже дедушке. Поэтому, чтобы порадовать его, я поменяла документы, как советовали городские чиновники.
На мгновение на лице Самары появилась печаль, но она тут же улыбнулась и потрепала Майаду по руке.
— Из-за войны с Ираном, войны в Заливе и санкций ООН муж не мог найти работу. В 1997 году мы совсем обнищали и решили оставить детей у родственников первого мужа и ехать в Иорданию. Мы слышали, что так поступали другие семьи. Мы подешевле купили сигареты и сели торговать на улице Аль-Хашими в центре Аммана. Нам удалось неплохо заработать. Мы смогли не только жить на эти деньги, но и отсылать понемногу в Ирак, чтобы помочь родственникам. Но мы совершили ошибку. Мы так увлеклись торговлей, что и думать забыли о документах и превысили срок пребывания, указанный в визе. Нам пришлось задержаться в Иордании. Мы понятия не имели, что делать. Но в феврале 1999 года, после кончины Его Величества короля Хусейна, его сын Абдулла милостиво простил всех иракцев, у которых не было нужных документов. Мы хотели соблюсти законность и решили вернуться в Ирак, чтобы нам поставили штамп в паспорте. Мы собирались навестить семью и опять уехать в Амман. — В ее голосе послышалась горечь. — Мы любили Амман. Там я чувствовала себя свободной, как птица.
Самара глубоко вздохнула.
— И мы вернулись в Ирак. Я помню все так, как будто это было вчера, хотя с тех пор многое изменилось. Да, в тот день мы с мужем были счастливы! Мы радовались, что наши документы в порядке, надеялись, что скоро увидим родных. Ведь прошло почти два года! Мы хотели угостить родственников дорогой рыбой и рисом. Но мечтам не суждено было сбыться… Как только мы оказались в Ираке, у пропускного пункта нам приказали выйти. Мы удивились и испугались. Несмотря на уверения в том, что мы ничего плохого не сделали, нас арестовали и привели в тюрьму. Нас бросили в общую камеру в штаб-квартире тайной полиции в Аль-Рамади, рядом с иорданской границей. Моего бедного мужа били каждый день. Через две недели его стали пытать. Мучители привязывали его за руки к потолку. Иногда его без сознания швыряли в камеру. А у меня ничего не было. Даже воды. Я плевала ему в лицо, чтобы он пришел в себя.
Самара посмотрела на Майаду.
— Да, я правда это делала. Я плевала на лицо моего несчастного мужа, но не потому, что ненавидела, а потому, что любила. — Она запрокинула голову и посмотрела на потолок. — Мы были готовы на все, чтобы избавиться от пыток. Но что мы могли, если даже не знали, в чем нас обвиняют? Самое поразительное: тюремщики тоже этого не знали. Когда муж спросил, в чем нас обвиняют, они ответили, что им это неизвестно. Они получили приказ арестовать нас без указания причины.
Я была уверена, что муж умрет от постоянных побоев. Но как только я подумала, что ему пришел конец, нас перевели сюда, в Баладият. Здесь нас ждало новое потрясение. Нас разлучили. Последний раз я видела его в марте, — она пересчитала по пальцам, — четыре месяца назад. Я нахожусь здесь четыре месяца. Не знаю, жив он или умер. Насколько мне известно, никто из родственников не подозревает, что мы в тюрьме. Наверное, они думают, что мы погибли. Или, возможно, правительство прислало им два гроба с землей, утверждая, что в них находятся наши тела. — Самара наклонилась и прошептала: — Я выяснила, в чем нас обвиняют, только во время первого допроса в Баладият.
Самара замолчала, сделала глоток воды из стакана, предложенного Вафаэ, женщиной с длинными рыжими волосами, и поднесла его к губам Майады.
— Нет, нет, — отказалась она. — Правда. Сейчас я не могу ничего пить. Потом.
Самара нахмурилась, но отпила из стакана, прежде чем продолжить рассказ. Она оглядела облупившиеся стены.
— Когда меня позвали на допрос, я думала, что чиновники узнали, что мы не замешаны ни в каких дурных делах. Офицер, который допрашивал меня, был таким вежливым, утонченным. Он совсем не походил на людей, которые держали нас в тюрьме у границы. Он попросил меня сесть, предложил чаю. В общем, вел себя так, словно он — слуга, а я — хозяйка дома.
Самара продолжила:
— Офицер спросил: «Скажи, ты бы хотела носить сережки или шаровары?» Я успокоилась. Я решила, что он собирается от имени правительства преподнести мне подарок за то, что я вытерпела столько страданий. Но меня смутил его вопрос о шароварах. Я ответила, что женщины из того района, откуда я родом, их не носят, но я была бы рада получить в подарок сережки. Я продам их в Багдаде и куплю подарки для детей.
Он вел себя очень спокойно. Наклонившись над столом, офицер улыбнулся мне и встал. Я думала, он принесет сережки. Он сказал: «Наша уважаемая гостья хочет получить сережки. Сейчас она их получит», — и мое сердце затрепетало от радостной надежды.
И я сидела там, улыбаясь, как дура, но эта улыбка вскоре стерлась с моего лица. Офицер позвал помощников, они схватили меня, привязали руки и ноги к креслу. Представь себе мой ужас, когда они поднесли к ушам зарядное устройство! Не успела я пискнуть, как вежливый офицер включил его на полную мощность. Он смеялся, глядя на то, как я мучаюсь от боли — а она была сильнее, чем боль при родах. Каждый раз, когда она немного утихала, он включал устройство снова и снова. Вдруг он прекратил пытку, и я подумала, что кошмар закончился. Но он сказал, что теперь следует заняться моими ногами.
Самара подняла маленькую ножку. Майада подумала, что ей никогда не приходилось видеть такой красивой белой ступни. Но когда Самара повернула ее, Майада чуть не задохнулась. На ней виднелись красные свежие шрамы, которые крест-накрест глубоко врезались в кожу.
Самара объяснила:
— Шаровары, о которых он упомянул, стали для меня «сюрпризом». Я сидела, обмякнув, и ждала, когда изо рта исчезнет деревянный привкус, а его помощник принес черные штаны, которые выглядели как шаровары. Они подняли меня и положили на специальный стол. Эти штаны были нужны для того, чтобы не дать мне дергать ногами. Они соединили мои ступни при помощи специального приспособления из дерева, и этот изверг стал бить меня палкой по пяткам. Так я узнала, в чем меня обвиняют. Он бил и орал: «Почему ты поменяла фамилию? Почему ты поменяла документы? На кого ты шпионишь? На Израиль? На Иран?»
Тут, к удивлению Майады, Самара улыбнулась и сказала:
