— Мешок таких зерен все равно что мешок сокровищ.
— Вы позволите?
Я скользнул рукой внутрь вслед за ней. И испытал нечто необыкновенное: на глазах моя кисть потонула, как в жидкости, в зернах, хотя те были сухие и легкие, бесплотные, как мякина. Густой, горьковатый аромат наполнил ноздри. Я погрузил руку глубже, и в скользко-маслянистой глуби зерен рука как будто встретила что-то иное — мгновенное, легкое касание ее сухих пальцев.
— Ваш мистер Линкер — большой оригинал, — заметил я.
— Он гений, — тихо сказала секретарь.
— Как кофейный деятель?
Будто невзначай я легонько скользнул большим пальцем вокруг ее запястья. Она напряглась, убрала руку. Но только и всего. Интуиция меня не обманула: было в ней какое-то забавное ехидство или, вернее сказать, внутреннее достоинство: эта женщина была не из тех, кто опустится до вульгарного жеманства.
— Он гений, — повторила она. — Он хочет изменить этот мир.
— Своими безалкогольными барами?
Должно быть, это прозвучало несколько насмешливо, потому что она бросила резко:
— Отчасти, если угодно, да.
Словно влекомая неведомым чувственным притяжением она снова погрузила руку в кофе, глядя, как зерна просыпаются между пальцами, темные, как бусины черного дерева или гагата.
— Чем же кроме? — вставил я.
Она взглянула холодно:
— По-вашему, он нелеп.
Я покачал головой:
— По-моему, он заблуждается. Рабочий ни за что не променяет джин на «арабику».
Она повела плечом:
— Возможно.
— Вы так не думаете?
Вместо ответа она зачерпнула очередную пригоршню зерен, и, водя рукой из стороны в сторону, дала им медленно сочиться между пальцев. И тут я понял, что именно напоминает мне этот полутемный, мрачный склад. Навязчивый запах кофе походил на запах ладана, а этот скудный, пыльный свет был сродни мраку внутри громадного собора.
— Это не просто зерна, мистер Уоллис, — сказала она, не отрывая взгляда от перекатывающихся черных капель. — Это семена… это семена новой цивилизации.
Она подняла голову. Я вслед за ней перевел взгляд на окно, выходящее из кабинета Пинкера на склад. За стеклом, глядя прямо на нас, стоял торговец кофе.
— Он — великий человек, — сказала она просто. — Ко всему прочему он мой отец.
Вынув руку из мешка и тщательно вытирая ее платком, она направилась к жаровням.
Я нагнал ее:
— Мисс Линкер! Позвольте мне перед вами извиниться… я не имел намерения… если я задел…
— Извиняться вам следовало бы исключительно перед ним.
— Но ведь ваш отец моих слов не слышал.
— Ну, и от меня он их не узнает, если вы не проговоритесь.
— Но я должен извинится за… — Я запнулся. — За свое поведение в отношении вас, оно было вряд ли уместно по отношению к такой особе, как вы.
— О чем вы? — невинно подняла брови мисс Пинкер.
Повергнутый в замешательство, я молчал.
— Надеюсь, мистер Уоллис, — сказала она, — вы не станете выказывать мне предпочтения в сравнении с другими служащими моего отца.
Отпор или поощрение к действию? Если последнее, то тщательно завуалированное. С минуту она выдерживала мой взгляд:
— И вы, и я здесь на службе, не так ли? Всякие личные чувства следует отмести. «Утром сей семя свое, и вечером не удержи руки своей». Экклезиаст.
Я склонил голову:
— Несомненно. Тогда я буду ждать вечера, мисс Пинкер.
— А я утра, мистер Уоллис.
Я покинул склад равно в приподнятом и одновременно в озадаченном настроении. С одной стороны, мне, похоже, выпала выгодная служба. С другой, встрепенулся под тканью брюк готовый к подъему член, как итог флирта с прелестной Эмили Пинкер. Я нанял лодочника до Набережной, затем пересек Стрэнд и направился к Веллингтон-стрит. Там располагалось несколько дешевых веселых заведений, которые я частенько до этого посещал: все относительно приличного свойства. Но нынче ночью предстоял пир: мне был обещан аванс в тридцать фунтов.
Попутно заскочив в таверну «Савой» лишь ради порции мясного пудинга, я вошел в самый шикарный бордель в доме номер 18. На первом этаже за тяжелыми портьерами находилась обитая красным дамастом приемная зала, в которой полдюжины наипрелестнейших крошек Лондона возлежали в своих неглиже на пухлых диванах. Но какую же выбрать? Одна с роскошными рыжими локонами; другая сильно напудренным лицом похожа на марионетку. Были еще и крепкая рослая красотка-немка, и смуглая кокетка-француженка. И многие другие.
Я выбрал ту, длинные изысканные пальцы которой напомнили мне мисс Эмили Пинкер.
Глава седьмая
Пинкер поднимает глаза: в кабинет входит дочь, чтобы убрать чашки и кувшины, загромождающие письменный стол.
— Ну что? — произносит он мягко. — Как тебе, Эмили, наш эстет?
Она берет салфетку, промокает пятна жидкости на поверхности полированного красного дерева, потом произносит:
— Он все-таки не совсем то, чего я ждала.
— В каком смысле?
— Прежде всего, он моложе. И слишком любит себя.
— Верно, — соглашается Пинкер. — Но по некотором размышлении я счел, что это, может, не так уж плохо. Человек постарше, не исключено, сильней дорожил бы своим мнением. Этот, надеюсь, не так прыток, чтобы сбежать, прихватив твою идею.
— Едва ли это моя идея… — вставляет дочь.
— Ну, Эмили, не скромничай. Раз тебе предстоит работать с мистером Уоллисом, то, подозреваю, такую роскошь ты вряд ли сможешь себе позволить. Разумеется, идея твоя, и она останется твоей. — Линкер вертит авторучку между пальцами. — Думаю, он этого не уловил, — ты обратила внимание, когда я сказал, что учредитель — Линкер, ведь он решил, что это я.
— И не без оснований, не так ли? Тем более, в тот момент он не подозревал, что я твоя дочь.
— Возможно, — Линкер смотрит, как она ставит посуду на поднос. — Ты ему скажешь? Про то, что Определитель — твое детище?
Эмили составила чашки стопкой.
— Нет, — говорит она после некоторого молчания.
— Почему?
— Мне кажется, что на этом этапе, чем меньше он будет знать о наших планах, тем лучше. Если расскажу, он, возможно, захочет узнать подробней, для чего задуман наш Определитель. И все, что мы расскажем, может попасть к нашим конкурентам. Даже, возможно, к Хоуэллу.
— Ты, как всегда, очень мудра, Эмили. — Отец поворачивает голову, наблюдает, как биржевой аппарат, запинаясь, клюет по бесконечно тянущейся ленте. — Что ж, будем надеяться, что для нашего дела он подойдет.
