— Нет уж… Хватит и десяти… Приходи в магазин, как высохнет платье.
Затем он вышел и закрыл за собой дверь.
* * *
Десять фунтов за один раз. Господин Таляль требовал ее к себе два, а иногда и три раза в неделю. Фифи научила ее время от времени выражать свое восхищение понравившимся платьем из магазина и рассказала, как намекнуть Талялю, чтобы он подарил его… Она стала неплохо зарабатывать и носить красивую одежду. Мать была довольна, деньги успокаивали ее, она забирала их у дочери, пихала к себе в лифчик и искренне молилась за нее. Перед этим Бусейну всякий раз охватывало непонятное, дикое желание намекнуть матери на истинные отношения ее дочери с Талялем. Однако мать не реагировала на то, что девушка пыталась ей объяснить. Бусейна говорила все яснее, до тех пор, пока не убедилась в жестоком равнодушии матери. Бусейна чувствовала удовлетворение от того, что сорвала с матери маску фальшивой наивности и подтвердила ее соучастие в преступлении… Дни шли, а встречи с Талялем на складе оставляли в ее душе неожиданный отпечаток. У нее не осталось сил на утреннюю молитву (единственное из предписанного, что она раньше выполняла). Она стыдилась предстать перед Аллахом и чувствовала себя нечистой, сколько бы раз ни омывалась. Ее мучили кошмары, ночью она вскакивала во сне от ужаса, днем ходила подавленная. Однажды они с матерью посетили усыпальницу аль-Хусейна[11]. Лишь только она вошла туда и на нее хлынули свет и благовония, она почувствовала, как что-то твердое, неведомое ей ранее подступает к сердцу, и вдруг разразилась долгим рыданием…
Но с другой стороны, она уже не могла ничего изменить, и, не считая свои чувства греховными, начала отчаянно им сопротивляться. Она вспоминала, какое лицо было у матери, когда та сообщала ей, что прислуживает в доме, она еще и еще раз вспоминала слова Фифи о том, как устроен этот мир, и подолгу разглядывала в магазине шикарных, богатых клиенток, злорадно задаваясь вопросом: «Интересно, сколько же раз этой женщине нужно было отдаться, чтобы получить такие деньжищи?!» Это отчаянное сопротивление чувству собственной греховности поселило в ней горечь и жестокость. Она перестала верить людям и находить им оправдание. Часто она думала (и просила потом за это прощения), что это Аллах захотел, чтобы она пала так низко. Но если бы вместе с тем он сделал ее богачкой или отсрочил смерть отца на несколько лет — это же так просто для него! Затем она стала вымещать свою злобу на женихе. В ней поселилась странная убежденность, что она намного сильнее Тахи, что она, взрослая, поняла этот мир, а он — просто мальчишка, наивный мечтатель. Ей не нравился его оптимистический взгляд на будущее, и она стала ядовито над ним надсмехаться: «Ты думаешь, что ты Абдель Халим Хафиз[12]? Бедный старательный мальчик, надежды которого оправдаются трудом?» Таха не понимал причин этой желчности, позднее его стали отпугивать ее издевки, и они поссорились. Когда он попросил Бусейну оставить работу у Таляля, поскольку о том шла дурная слава, она посмотрела на него с вызовом и сказала: «Как скажешь, господин… Дай мне двести пятьдесят фунтов, которые я получаю у Таляля, и обещаю, что никто не увидит моего лица, кроме тебя…» На мгновение он уставился на нее, словно не понимая ее слов, потом рассердился и толкнул невесту в плечо. Она вскрикнула, обругала его и швырнула на землю купленное им для нее серебряное колечко. В глубине души ей очень хотелось порвать отношения с Тахой, чтобы освободиться от мучительного чувства греха, которое охватывало ее в момент свиданий с ним, но в то же время она была не в силах совсем бросить его. Она любила Таху, и у них была уже долгая история любви, полная красивых минут. Когда Бусейна видела, что он грустит или волнуется, забывала обо всем на свете и была с ним по-матерински нежной. И как бы сильно они ни ссорились, она все прощала и возвращалась к нему. В их отношениях были моменты редкой чистоты, но как же скоро их вновь сменяла печаль! Она провела весь день, упрекая себя за то, что утром была так жестока. Таха нуждался в ее ободряющем слове перед тем экзаменом, которого, она знала, он ждал долгие годы. Какая же она жестокая! Что ей стоило поддержать его словом и улыбкой, посидеть с ним немного… Очнувшись, Бусейна обнаружила, что после работы идет к нему на встречу. Она пришла на площадь ат-Тауфикия и села в ожидании на знакомый выступ в стене парка, где они встречались каждый вечер. Стемнело, и на площади собралось много торговцев и просто гуляющих. Она сидела в одиночестве, к ней часто приставали, но почти час она упрямо ждала его. Таха не пришел. Бусейна подумала, что он наверняка рассердился на нее за то, что она отмахнулась от него утром. Она встала и пошла к нему в комнату на крыше. Дверь была открыта. Мать Тахи сидела одна, на ее старческом лице было заметно беспокойство. Она обняла и поцеловала девушку, потом усадила ее рядом с собой на тахту:
— Я очень боюсь, Бусейна… Таха с утра ушел на экзамен и до сих пор не вернулся… Да поможет ему Аллах, доченька.
* * *
Приближающаяся старость и годы тяжелой жизни оставили след на лице хаджи Мухаммеда Аззама, но если бы не они, своей уверенностью и достоинством он был бы похож на кинозвезду или коронованного правителя — богатый и изысканно одетый, лицо пышет здоровьем, кожа свежая благодаря стараниями специалистов салона красоты «La Gaite» в аль-Мухандисин, который он посещает раз в неделю. У него больше сотни шикарных костюмов на каждый день с яркими галстуками и элегантными западными ботинками. Каждое утро, не слишком рано, его красный мерседес въезжает на улицу Сулейман-паши со стороны «А Л’Америкэн»… Он сидит сзади, перебирая короткие янтарные четки, которые всегда держит в руке. Его день начинается с инспекторской проверки двух крупных магазинов одежды — напротив «А Л’Америкэн» и на нижнем этаже дома Якобяна, где расположен его офис, двух автомобильных салонов, нескольких магазинов запчастей на улице Мааруф, а кроме того, различной недвижимости и строящихся в центре домов, которые в скором времени превратятся в небоскребы и, согласно контракту, будут носить имя Аззама. Машина подъезжает и останавливается перед каждым магазином, вокруг собираются работники, чтобы приветливо поздороваться с хаджи. Он отвечает им взмахом руки (таким легким, что его не всегда можно заметить). К окну машины приближается старший или самый старый из рабочих, кланяется и докладывает хаджи о состоянии дел либо советуется с ним по какому-нибудь вопросу. Хаджи Аззам слушает внимательно, направляет взгляд вниз, хмурит густые брови, сжимает губы и смотрит вдаль, словно он следит за чем-то на горизонте своими серыми узкими, лисьими глазами, всегда немного воспаленными от гашиша. В конце концов сиплым голосом и строгим тоном он выносит решение. Хаджи немногословен и терпеть не может пустой болтовни. Свою любовь к молчанию он объясняет тем, что, следуя завету святого хадиса (а он соблюдающий мусульманин), говорит либо хорошо, либо никак. По большому счету, богатейшему и влиятельному человеку не нужно было говорить много: его пожелания всегда беспрекословно исполнялись. Кроме того, его большой жизненный опыт позволял ему судить о вещах с первого взгляда. Этот шейх-миллионер, разменявший шестой десяток, тридцать лет назад приехал в поисках заработка в Каир из провинции Сухаг. Старики с улицы Сулейман-паши помнят, как он сидел на полу в коридоре «А Л'Америкэн» в галабее, жилете и чалме, с маленьким деревянным сундучком чистильщика обуви. Какое-то время он работал уборщиком в книжном магазине «Бабек», затем исчез на двадцать лет и неожиданно появился уже богачом… Хаджи Аззам объяснил, что все это время работал в Персидском Заливе, однако люди не верили ему и сплетничали, будто он был осужден за торговлю наркотиками и сидел в тюрьме. Находятся и те, кто утверждает, что он до сих пор имеет дело с наркотиками, чем и объясняется его сказочное, все возрастающее богатство, не соответствующее объемам продаж в магазинах и доходу от фирм, а значит, торговля — просто прикрытие для отмывания денег… Правдой это было или нет, но хаджи Аззам, бесспорно, стал первым человеком на улице Сулейман-паши, и люди обращаются к нему, чтобы решить проблемы и уладить конфликты. Не так давно его авторитет укрепило еще и то, что он вступил в Национальную партию, а его младший сын Хамди был назначен помощником генерального прокурора в министерстве юстиции.
