Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 126
Со всех улиц к шествию сходился народ. Однако тесно великому князю не было — расступались перед ним жители Сарайчика, а конь, горделиво потряхивая густой гривой и пританцовывая, нес драгоценную ношу. Сейчас Василий Васильевич был выше всех: остался внизу дядя Юрий Дмитриевич и сопровождавшие его мурзы, и только хан Золотой Орды оставался по-прежнему недосягаемым.
Впереди показалось жилище великого князя — небогатая, но крепко строенная изба. Мурзы подхватили Василия Васильевича и осторожно, как хрупкую чашу, поставили на землю.
— Эй, Прошка, бедовая твоя башка! — окликнул князь рынду. — Вели сказать, чтобы золото и серебро из котомок тащили и мягкую рухлядь, какая есть. Мурз отблагодарить надобно.
Прошка Пришелец проворно юркнул в сени и выбежал уже с котомкой в руках, следом показалась и челядь: в руках у каждого шубы бобровые, воротники лисьи, шапки горлатные.
Василий Васильевич запускал руку в открытую котомку и щедро награждал мурз.
— Спасибо за помощь, мурза Бешмет… спасибо за помощь, эмир Назым… И тебе спасибочки, мурза Тегиня.
Мурзы, попрятав монеты в кафтаны, благодарно отходили в стороны, а Василий все сыпал и сыпал по сторонам серебро и золото, раздавал шубы да шапки лисьи.
А едва наступила ночь, город ожил, загорелись костры во дворах, замерцали лучины в окнах, раздались звуки дутар на улицах. В воздухе повсюду витал сладковатый запах жареного мяса.
Не остались скучать и бояре с князем — откликаясь на навязчивые уговоры мурз, они переходили из одного дома в другой, ели жареную конину и пили кумыс, а потом, устав от хлебосольства, убрались восвояси в терем.
Они еще долго не могли уснуть, а боярин Всеволжский, беспокойно ворочаясь на своем ложе, говорил:
— Знаю их обычаи, не первый раз в Орде! Думаешь, чего они ночью-то едят? Место для себя в раю подыскивают. В книге их басурмановой сказано, ежели гостя в Рамазан на ужин пригласишь, тогда в раю будешь. А христианам-то сейчас самое время спать. Завтра нам рано поутру вставать. В Москву, Василий, нам ехать надобно, а там и за свадебку сядем. Вот Марфа-то обрадуется.
При упоминании о боярышне внутри у Василия сладко защемило. Эх, Марфа, эх, лебедушка!
Утром Василий Васильевич покидал Орду. По указу Улу-Мухаммеда до самой стольной вотчины его должны будут сопровождать ханские послы. В парчовом халате, вышитом жемчугом, ехал рядом с князем Тегиня. Безымянный палец правой руки его украшал огромный перстень — подарок великого князя, и когда лучи нежно касались гладкой поверхности камня, он вспыхивал ярким огнем, отблески от которого падали на темное лицо молочного брата хана.
Благая весть о возвращении князя Василия уже летела на Русь. Ликовали, трезвоня, колокола, встречая великого князя. Весна уже прочно вступила в свои права, успела подсушить непролазную грязь, а на солнечных склонах оврагов показались золотоголовые бутоны мать-и-мачехи. Повозка великого князя весело подпрыгивала на ухабах и, не желая останавливаться даже на день, быстро продвигалась на север. Только в Переяславле великий князь решил подзадержаться — это была уже Русь, теперь золотоордынцы находились в гостях у великого князя. Родная земля придала уверенности, даже взгляд у государя стал тверже — закалила его поездка в Орду: уехал он отроком, а возвращался великим московским князем.
Василий долго молился в церквах: благодарил Всевышнего за его милости, за то, что так все хорошо разрешилось, теперь он законный владелец московского престола. И когда из Москвы прибыли гонцы от матушки с пожеланием скорейшего возвращения, Василий приказал собираться в дорогу.
Первыми о прибытии государя на родную землю возвестили колокола Симонова монастыря. Василий Васильевич разглядел на звоннице Успенского собора долговязую фигуру звонаря, который с натугой тянул на себя многопудовый язык колокола, и грех было не остановиться и не осенить лоб крестным знамением. Спешился государь, наблюдая за удалой работой звонаря. Двужильный, видать! А на вид так себе, худоба одна.
Ветер ласкал светлые кудри государя, и вспомнилось великому князю, что построен монастырь дедом Дмитрием Донским как оплот силы, ставшей на пути ордынской тьмы. Супротив самого Тохтамыша поднялся.
Ордынской дорогой великий князь Василий Васильевич въезжал в стольный град. У Золотых ворот встречал его митрополит в праздничной ризе и епитрахили. Сопровождаемый игуменами и боярами, он вышел с крестом и святыми иконами; народ чуть поотстал и вразнобой голосил псалмы.
Василий Васильевич сошел с коня и пешим пошел к народу. Если Христос въезжал в Иерусалим на осле, так почему бы князю не войти в Москву пешком. Митрополит протянул государю икону.
— Целуй Христа! — говорил он. — В самые стопы целуй! Не гордись, великий князь!
И Василий, низко склонясь, поцеловал кровоточащую рану.
Давно не помнила Москва такой радости — ликовали все, от мала до велика. Князь Василий прошел через толпу в город, а челядь под ноги стелила ковры, чтобы не испачкал государь бархатные сапоги о весеннюю грязь.
С особым нетерпением дожидался Василий Васильевич следующего утра. Успенский собор в эту рань был полон: бояре и духовные чины терпеливо дожидались великого князя. Он пришел в сопровождении ордынских мурз. Крякнул разок Тегиня, переступая порог православного храма, но шапку скинул с головы долой, достал ханское послание и принялся громко читать. Голос мурзы, усиленный многократно сводами храма, блуждал под высокими куполами Успенского собора:
— Хан Золотой Орды, величайший из великих, покоритель больших и малых народов, несравненный Мухаммед, с позволения Всевышнего жалует брату своему эмиру Василию великое московское княжение. Пусть же он почитает своего старшего брата Мухаммеда и служит честно.
Тегиня, махнув рукой, подал знак: митрополит взял великокняжескую шапку и водрузил ее на голову Василия.
Великая княгиня долго не могла освоиться в Москве. Все здесь для нее было чужое: и язык, и вера. Удивляла странная традиция русских держать женщину в отдельных палатах и оберегать от чужого взгляда. Никто, даже самые близкие бояре, не мог увидеть ее лица. Как это было не похоже на обычаи в родной Ливонии, где заезжие рыцари поклонялись красоте. До замужества у Софьи случались романы с придворными кавалерами, и знала она, что Василий совсем не тот мужчина, о котором она мечтала в девичестве. Не было в князе той утонченной галантности, какую можно встретить во дворце отца или в соседних королевствах. Там и музыканты, и поэты, здесь — бесконечные пиры и междоусобицы.
Свою невинность Софья Витовтовна подарила придворному поэту. Он посвящал ей стихи, украшал свою одежду ее любимым цветом, и только много позже она вдруг неожиданно поняла, что это была ее настоящая любовь.
А Василий словно и не князь, а мужик с посада: может на соломе спать и шкурой укрываться. Однако волю своего отца, великого Витовта, восприняла безропотно, как судьбу. Поцеловал литовский князь дочь в лоб и сказал: «Так надо, доченька. А теперь езжай и ни в чем не печаль князя».
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 126
