ему сказать, если б сумел найти слова. А отец, посидев пару минут, вдруг встает, крепко обнимает его, после чего идет на кухню и достает из холодильника три пива. Две бутылки ставит перед собой, из одной аккуратно наливает в стакан и протягивает Ане, матери Марчина.
Как-то раз после родительского собрания Аня сказала мужу, что хорошо было бы поехать в «настоящий отпуск». Она правда очень рада, что он — немец — тоже любит Xeль, но вот дети… «Хорошо было бы хоть разочек отдохнуть как-то иначе». Она знает, это очень дорого, но у Марчина в школе все после каникул такие истории рассказывают… Отец не дал ей договорить. Он не любил слушать, о чем рассказывают ребята в школе у Марчина.
Она взяла дополнительные дежурства в больнице, он целый год брал ночные смены. Двадцатого декабря они сели на самолет во Франкфурте и полетели в Таиланд, на остров Пхукет. Если бы Аню тогда спросили, как она представляет себе рай, она ответила бы, что чувствует себя в раю на террасе перед их бунгало, в Као-Лак, на холме, плавно спускающемся к океану.
Весь первый день она фотографировала и писала открытки в Польшу. В Сочельник вечером они пошли на пляж и прогуливались вдоль моря, дожидаясь первой звезды. Марчин держал сестру за руку, и они с ней то и дело забегали в воду. В ресторане за праздничным ужином преломили облатку. Когда потом все вернулись в номер, Юстинка запрыгала от радости, обнаружив подарки под искусственной елочкой — такие елочки служащие отеля во время утренней уборки поставили в каждый апартамент. Больше всего она обрадовалась кукле, которую ей подарил Марчин.
Когда родилась Юстинка, М арчи ну было тринадцать лет. И всели тринадцать лет он был единственным ребенком. Родители, особенно Аня, опасались, что подросток не примирится с внезапным вторжением в свой мир кого-то, кто отодвинет его на задний план. Они ошиблись. Марчин просто боготворил «свою принцессу», а она не могла уснуть, пока брат не поцелует ее перед сном. В детском саду все знали, что Юстинку забирает только Марчин…
На второй день праздника, утром, около десяти тридцати Аня в домашнем халате пила утренний кофе на террасе и смотрела, как ее дети спускаются по крутой лестнице к гостиничному бассейну. Внезапно они остановились, поговорили о чем-то, Марчин повернулся и побежал вверх. Сначала она услышала, как открывается дверь, затем сын, запыхавшись, сказал:
— Юстинка забыла куклу, не знаешь случайно, где…
Остальное, заглушённое невообразимым ревом. Аня уже не расслышала. Она
бросилась к балюстраде. Юстинка медленно опускалась вниз…
Через три дня ее останки оно шали среди сотен других, сложенных в буддийском святилище в Као-Лак, временно превращенном в морг.
Они вернулись домой неделю назад. Марчин после похорон сестры практически не выходит из своей комнаты. Когда звонит телефон или раздается звонок в дверь, он поворачивает ключ в замке, надевает наушники и слушает «Нирвану».
Всем кажется, что Юстинка осиротила только его родителей и что только их надо утешать, с ними плакать и с ними молчать, держа их за руку. Никто не понимает, каково ему остаться единственным ребенком. По вечерам, убедившись, что родители в спальне, он заходит в Юстинкину комнату, садится на кровать, кладет руку на ее подушку и плачет. Тогда он больше всего жалеет, что вернулся за этой проклятой куклой…
Эффект запаздывания
Матери она соврала, что летит в Барселону «добывать материал» для репортаж. В редакции сказала, что в эти выходные, в виде исключения, будет недоступна. Для всех. Мужу не разрешила отвезти ее в аэропорт.
Хотя самолет в Милан улетал только в два часа, встала рано и, взяв такси, поехала в Окенче. Села на скамейку в зале, выключила мобильник и стала ждать. Ей хотелось побыть одной. Когда в ее жизни происходило что-то важное, ей нужны были одиночество и тишина. Только в одиночестве она могла от души чему-то радоваться, над чем-то вволю плакать или, не стыдясь, чего-то бояться. Как, впрочем, и ее мать. Когда от них ушел отец, мать погрузилась именно в такое всепоглощающее одиночество. И пребывает в нем до сих пор, хотя отец ушел тридцать два года назад. На ее первом дне рождения его уже не было. Никто точно не знает, что видят и регистрируют в памяти младенцы. Она может с уверенностью сказать, что никогда в жизни не видела отца. Даже на фотографии. Мать уничтожила все, что могло о нем напоминать. Альбомы с фотографиями, его письма, его книги. Все, что можно было «сначала разорвать на мельчайшие клочки, а потом сжечь, в том числе лепестки засушенных роз, которые он ей дарил». Так ей рассказал об этом дед. Мать — что было нелепо, ведь это отец ушел — старалась навсегда покинуть мир, который создала вместе с ним. Переехала в Варшаву, сменила работу, порвала контакты со всеми, кто его знал, вернула свою девичью фамилию и «сожгла все, что могла. Но все равно осталась эмигрантом, который в чужом мире не только не приобретает ничего нового, но и теряет то, что имел. Все, кроме акцента…»
Однажды какой-то услужливый доносчик, каких полно в затхлом провинциальном городке, сообщил ей: «Твоего папочку-художника поперла твоя вредная мамуля». Ей тогда было одиннадцать лет, и она с завистью смотрела на подружек, которые ходили на прогулки за руку со своими отцами. Прогулки с дедушкой — это все-таки другое. Вечером, когда мама пришла к ней в комнату поцеловать ее перед сном, она набралась храбрости и спросила об отце. Она никогда не забудет мамину до крови закушенную губу, испуганные глаза и дрожащие руки.
Спустя две недели к их дому подкатил большой грузовик, и они переехали в Варшаву. Долгое время она не ощущала отсутствия отца. Разве что иногда. Например, когда в их маленькой квартирке на Саской Кемпе за стеной скреблась крыса и они с мамой ужасно боялись. Она подумала, что, будь у нее папа, он бы их защитил и убил бы крысу. Потом мама позаботилась о том, чтобы крыс потравили, и много лет отец ей был совершенно не нужен. Когда она вдруг о нем вспоминала и ей становилось грустно — писала ему письма, которые никогда не отправляла. В прошлый Сочельник она решила, что найдет человека, для которого мать уже тридцать с лишним лет неизменно ставит на стол лишний прибор, готовит селедку с луком и яблоками под майонезом, которую позже нетронутой выкидывает в мусорное ведро, и кладет поделку подарок, который никто никогда не разворачивает.
Три месяца назад, тайком от всех, она поехала в городок, где родилась, и разыскала родителей отца. От них узнала, что живет он в Милане, у него двое взрослых сыновей, работает в фотоателье. Неделю назад она нашла это ателье. Вернулась из редакции домой, выпила полбутылки вина и позвонила. В миланском аэропорту она сидела напротив него и молча слушала, всматриваясь в его лицо. Он избегал ее взгляда. Когда он улыбался, был похож на ее сына. Когда становился серьезным. закусывал губы точь-в-точь, как она. Он любил ее мать. Только иначе, чем та мечтала. К тому же он не хотел торчать всю жизнь в фотоателье, где делают фотографии на загранпаспорт и снимки в день первою причастия. Он хотел быть отцом, которым она сможет гордиться, когда вырастет. Поэтому он уехал. Сейчас он знает, что дети не могут гордиться отцами, которых нет.
