– Ладно, ладно, Эдит, иди в гостиную и катай там свой обруч.
– Будь по-вашему. – Эдит обиженно удалилась.
Грохот и скрежет возобновились, но сейчас к ним добавились новые звуки. Высоким голосом, отчаянно фальшивя и перевирая слова, Эдит пыталась воспроизвести один из самых мрачных псалмов:
В сей темной юдоли печали и боли
Для сердца отрады нет.
Но Ты нас омой Своей Кровью Святой,
Да узрим во скорби свет!
* * *
В посудном отделе Офицерского универмага Энн испытала истинное удовольствие. В наше время, когда магазины завалены некачественными и некрасивыми вещами, особенно приятно лишний раз убедиться в том, что англичане не разучились делать хорошую посуду, как стеклянную, так и фарфоровую.
Оценить ее по достоинству Энн не помешали ярлыки с надписью «Только на экспорт», прикрепленные к некоторым из предметов, выставленных сверкающими рядами.
Бегло осмотрев их, она перешла к столам, где стояли остатки от экспорта и всегда толпились женщины, зорким оком выискивающие что-нибудь подходящее.
Сегодня ей повезло. Довольно быстро она обнаружила почти полный сервиз для завтрака, который состоял из больших круглых коричневых керамических чашек, покрытых глазурью и красивой росписью. Прельстившись более-менее доступной ценой, Энн поспешила его купить, и правильно сделала. Она еще диктовала продавцу свой адрес, когда подбежала другая покупательница и взволнованно воскликнула:
– Я его беру.
– Простите, мадам, сервиз, к сожалению, продан.
– Мне очень жаль, – неискренне произнесла Энн, чрезвычайно довольная своим приобретением, и отошла от прилавка. Кроме того, она нашла очень симпатичные вазочки для суфле, как раз требуемого размера, не фарфоровые, правда, а стеклянные, но решила, что Эдит тем не менее не станет особенно придираться.
Покинув посудный отдел, Энн пересекла улицу и направилась в отдел садоводства. Подвесной оконный ящик для цветов разломался, и Энн решила заказать новый.
Едва она вступила в переговоры с продавцом, как за ее спиной раздался голос:
– О, миссис Прентис! Добрый день!
Повернувшись, Энн увидела перед собой Ричарда Колдфилда.
Весь его вид выражал столь неподдельную радость, что Энн не могла не почувствовать себя польщенной.
– Как приятно встретить вас здесь! Совпадение просто удивительное! Я, признаюсь, именно в этот момент думал о вас. Вчера вечером я, понимаете ли, все собирался с духом спросить вас, где вы живете и нельзя ли мне вас навестить. Но так и не решился. Побоялся, как бы вы не сочли это дерзостью с моей стороны. Друзей у вас, должно быть, хоть отбавляй и…
Энн прервала его:
– Приходите, конечно, я буду рада. Я как раз сегодня утром подумала, что надо бы пригласить на обед полковника Гранта, причем вместе с вами.
– Да? В самом деле?
Откровенное желание увидеться с ней и радость от полученного приглашения были столь явно написаны на лице Ричарда Колдфилда, что сразу расположили Энн к нему.
Бедняга, до чего же он одинок! От радости улыбается совершенно по-мальчишески.
– А я тут заказываю себе заоконный ящик для цветов.
Единственная возможность иметь в квартире некое подобие садика.
– Да-да, наверное.
– А вас что привело сюда?
– Я присматриваюсь к инкубаторам, – Значит, еще продолжаете думать о курах!
– В какой-то мере, да. Меня интересует новейшее оборудование для птицеводства. В частности, вот этот электрический аппарат.
Они не спеша двинулись к выходу, как вдруг Ричард Колдфилд на едином дыхании выпалил:
– Я бы хотел, если вы, конечно, еще не приглашены на ленч.., не примете ли вы мое приглашение.., если других дел у вас нет…
– Спасибо. С превеликим удовольствием. Дело в том, что моя домработница Эдит вошла в раж весенней уборки и категорически запретила мне приходить на ленч домой.
Ричард Колдфилд даже не улыбнулся. Но удивился до крайности.
– Так она командует вами?
– Эдит на привилегированном положении.
– Все равно слуг, понимаете ли, нельзя так портить.
«Он меня поучает», – с юмором подумала Энн. Но вслух произнесла очень мягко:
– Слуг, которых еще можно бы испортить, осталось не так уж и много. А Эдит не столько прислуга, сколько друг. Она уже много лет со мной.
– Понимаю, понимаю. – Он почувствовал, что Энн его поправила, но остался при своем мнении. Эта тактичная женщина явно находится под пятой деспотической прислуги. Она не из тех, кто умеет за себя постоять. Слишком мягкая и уступчивая по природе.
– Весенняя уборка? – поинтересовался он. – Не рановато ли – в это время года?
– Пожалуй. Вообще-то ее полагается делать в марте.
Но моя дочь уехала вчера на несколько недель в Швейцарию, поэтому убирать можно только сейчас. При ней у нас не дом, а проходной двор.
– Вы скучаете по ней, должно быть?
– Разумеется.
– В наше время девушки дома не засиживаются. Как я себе представляю, их тянет как можно скорее начать свою собственную жизнь.
– В наше время не больше, чем прежде. Так что ваше открытие несколько устарело.
– Ах вот как. День сегодня замечательный, правда?
Не хотите ли пройти через парк, или это для вас слишком утомительно?
– Ничуть. Я и сама только что собиралась это предложить.
Они пересекли Виктория-стрит и по узкому переулку вышли к станции метро Сент-Джеймс-Парк. Взгляд Колдфилда задержался на статуях работы Эпстайна.[9]
– Вы в них что-нибудь находите? Как можно подобные чучела называть произведениями искусства?
– По-моему, можно. Даже наверняка можно.
– Но ведь вам они не могут нравиться?
– Лично мне нет. Я по старинке люблю классику и все те направления в скульптуре, к которым привыкла с детских лет. Но это не означает, что у меня самый лучший вкус. По моему убеждению, человек должен уметь понимать новые формы изобразительного искусства. Да и музыки тоже.
– Музыка! По-вашему, это музыка!
– Не кажется ли вам, мистер Колдфилд, что вы слишком категоричны?
Резко повернув голову, он посмотрел ей прямо в глаза. Энн, покрасневшая и взволнованная, твердо встретила его взгляд.
– Категоричен? Может быть, может быть. Я полагаю, что у человека, после долгого отсутствия возвратившегося на родину, все, что не связано с его воспоминаниями, вызывает протест. – Внезапно он улыбнулся. – Придется вам мною заняться.
