— А я ж решила, ты больше не придешь!
— Обещал и пришел, — строго и сухо оборвал Яша.
— Вот же ж гость…
Все было унизительно: поцелуи, дарение подарка, ожидание, когда она сварит кофе с цикорием. Но, как местные воры крали деньги, так и ему необходимо было красть любовь. Зевтл заперла от гостей дверь на цепочку и заткнула бумажкой замочную скважину, чтоб не подглядывали. Насколько она медлила, настолько Яше было спешно. Он то и дело косился на постель, так что Зевтл задернула перкалевый полог, давая понять, что еще не время.
— Ну, рассказывай, что слышно на свете? — сказала она.
— А я знаю?
— Кто же знает, если не ты? Мы тут на одном месте, а ты — свободный как птица.
Зевтл села рядышком на стул, коснувшись его колена своим. Юбку она уложила так, чтобы виднелись краешки черных чулок и красные подвязки.
— Я так тебя редко вижу, — посетовала она, — что каждый раз позабываю.
— От мужа есть что-нибудь?
— Пропал как иголка в сене.
И усмехнулась — дерзко, презрительно, неискренне.
Пришлось ее выслушать, потому что, когда женщина разговорчива, с этим ничего не поделаешь. Хотя она жаловалась на жизнь, словечки, гладенькие и кругленькие, сыпались у нее изо рта как горох. Что ее ждет? Что она тут высидит в Песках? Лейбуш, ясное дело, не вернется. Что с возу упало, то пропало. Уже сейчас она по сути дела вдова. Ей еще швыряют два золотых в неделю, но как долго это продлится? Касса у воров пуста. Половина хевры за решеткой. А что купишь за пару целковых? Воду для каши? Она задолжала всему свету. Надеть на себя нечего. Все женщины ей враги. Только о ней и судачат, а у нее прямо уши пылают. Летом еще так-сяк, но когда начнутся дожди, можно сойти с ума…
Жалуясь на судьбу, Зевтл играла висюлькой цепочки. На ее правой щеке вдруг появилась ямочка.
— Возьми меня, Яшенька, с собой.
— Не могу.
— Почему? У тебя лошади и подвода.
— А что скажет Магда? Что скажут в местечке?
— В местечке и так говорят. Всё, что умеет твоя девка, я сумею не хуже. Даже немножко лучше.
— И сальто сделаешь?
— Если не сделаю — научусь.
Всегдашний пустой разговор. Для циркачки она была слишком толста. С коротковатыми ногами, широкими бедрами и выпирающей грудью. «Она годится разве что в прислуги и еще кой на что», — подумал Яша. И хотя влюблен в нее, конечно, не был, вдруг заревновал. Кто может знать, чем она тут занималась, пока он ездил? «В последний раз я здесь, — решил он. — Оно ведь все потому, что мне скучно и хочется забыться, — оправдывался Яша сам перед собой. — Как пьянице, который заливает горе водкой». Он никогда не мог понять, как это другие, не впадая в тоску, живут всю жизнь на одном месте с одной женщиной. Он, Яша, всегда готов расхандриться… Яша достал три серебряных рубля и с ребячливой важностью разложил их на ноге Зевтл ниже краешка платья: один возле коленки, другой повыше, третий на бедре. Зевтл глядела с любопытством и улыбочкой.
— Это мне не поможет.
— Но и не помешает.
Яша разговаривал с ней грубовато, на ее манер. Одним из его талантов было умение примениться к человеку — что, кстати, не лишнее и в магнетизме. Зевтл обстоятельно собрала дареные рубли и положила в ступку на комоде.
— Что ж, спасибо.
— Я спешу.
— Что за спешка? Я скучаю по тебе. Недели проходят, а от тебя ни слуху ни духу. Что ты поделываешь, Яшенька? Мы ведь еще и друзья.
— Ясное дело…
— С чего ты такой задумчивый? Будь я не я, наверно, новый товар завелся! Ну-ка расскажи! Я не заревную. Я все понимаю! Для тебя женщина, как цветок для пчелки. Каждый раз новое. Тут пожужжал, там побывал и — жжж! — улетаешь. Как я завидую мужчинам! Можно продать последние панталоны, лишь бы стать мужчиной!..
6
— У меня появилась одна, — сказал Яша.
Ему давно хотелось с кем-нибудь поделиться. С ней он чувствовал себя совершенно свободно. С Зевтл можно было не опасаться ни ревности, ни гнева. Он обходился с ней, как помещик с деревенской девушкой. А у Зевтл уже разгорелись глаза. Она заулыбалась невеселой улыбкой обиженного, которому обида доставляет удовольствие.
— Я как чувствовала! Кто же она?
— Вдова профессора.
— Вдова? И что?
— И ничего.
— Ты влюбился?
— Немного.
— Когда мужчина говорит «немного», значит, «очень». Она молодая? Красивая?
— Не такая уж и молодая. У нее четырнадцатилетняя дочь.
— В кого же ты влюблен, в мать или дочь?
— В обеих.
Зевтл притворно поперхнулась.
— Обеих не получишь, дорогой мой.
— Пока мне достаточно матери.
— Что такое профессор? Доктор?
— Он учил математике в университете.
— А это что такое?
— Счет.
Какое-то время она размышляла.
— Я знала. Меня не обманешь. Стоит мне поглядеть на мужчину, и все ясно. Что ты собираешься делать? Жениться на ней?
— Я женат.
— У тебя жена играет роль! Но как вы познакомились?
— Она была в театре, и кто-то ее представил. Или нет, я отгадывал мысли и сказал ей, что она вдова и прочее.
— Откуда ты знал?
— Моя тайна.
— А потом что?
— Она влюбилась. Решила все бросить и ехать со мной за границу.
— Прямо так?
— Она решила выйти за меня.
— За еврея?
— Хочет, чтобы я немножко крестился…
— Немножко? А на что тебе заграница?
Яша посерьезнел.
— А что я имею здесь? Двадцать пять лет на сцене и по-прежнему бедняк. Сколько можно еще ходить по проволоке? От силы — лет десять. Все меня хвалят, но платить никто не платит. За границей таких, как я, ценят. Там, если знаешь пару фокусов, ты богат и знаменит. Выступаешь перед королями, ездишь в карете. Будь мое имя известно в Европе, ко мне и тут, в Польше, относились бы по-другому. Понимаешь, что я говорю? Здесь хотят, чтобы все было как в больших странах, и все пляшут под их дудку. Оперный певец может драть горло как петух, но если он пел в Италии, все кричат «браво!».
— Всё так, но придется креститься.
— Большое дело! Кладешь рукой крест, и на тебя брызгают водой. Откуда я знаю, какой Бог правильный? Никто не был на небе. Да я и молиться не хожу.
— У католиков — пойдешь.
— За границей это мало кого интересует. Я — циркач, не священник. Знаешь, сейчас новая мода: гасят свет и вызывают духи покойников. Садятся за столик, кладут на него руки, и стол отрывается от пола. Об этом полно в газетах.
