Пока мы находились в Режице, на аэродром обрушилось несколько гроз ужасной силы. Над широкими просторами России царил резко континентальный климат, и в случае похолодания налетали такие грозы, ярость которых трудно описать. Среди ясного дня вдруг собирались густые черные тучи, и на землю обрушивалась стена ливня. Даже на земле видимость падала до нескольких метров. В воздухе мы как правило старались подальше обойти центр грозы. Однако я понимал, что рано или поздно обязательно попаду в неприятную переделку.
Мы поддерживали нашу пехоту, как в наступлении, так и в обороне, в Лужском секторе фронта. Иногда нас отправляли бомбить цели, расположенные глубоко на вражеской территории. Одной из этих целей была железнодорожная станция Чудово, важный узел на линии Москва — Ленинград. Уже во время первых вылетов в этот район мы выяснили детали системы ПВО станции. Там было расположено множество зенитных орудий, но, если противник не перебросил туда свежие истребительные части, мы не должны были встретить никаких особенных сюрпризов.
За несколько минут до взлета соединение русских штурмовиков атаковало наш аэродром. Мы называли этот самолет «Железный Густав». Нам пришлось прятаться в окопы и щели, вырытые рядом с летным полем. Последним в укрытие прыгнул капитан Штеен и приземлился мне прямо на спину. Это было гораздо неприятнее, чем налет русских самолетов. Наши зенитки открыли по ним огонь, «Железные Густавы» сбросили бомбы и ушли на бреющем полете. Только после этого мы взлетели и взяли курс на юго-восток, держась на высоте 2700 метров. В небе не было ни облачка. Я шел ведомым у командира. Во время полета я догнал его самолет и какое-то время мы шли крыло к крылу. Когда я украдкой глянул на Штеена, он был воплощением непоколебимой уверенности.
Вскоре перед нами заблестело темно-синее зеркало озера Ильмень. Мы много раз летали этим маршрутом к Новгороду, который находился на северном берегу озера, или Старой Руссе на южном. Оба города являлись ключевыми пунктами и были нам прекрасно знакомы. Когда мы подходили к цели, на горизонте показалась мрачная черная стена грозового фронта. Перед целью или все-таки позади нее? Я увидел, как Штеен смотрит на карту, и мы полетели прямо сквозь сгущающиеся тучи навстречу надвигающейся грозе.
Я не мог обнаружить цель. Она находилась где-то внизу, но тучи скрывали ее. Мы находились совсем рядом с целью. Рваные облака делали еще более сложным определение направления над густыми лесами, где все было таким одинаковым. На несколько секунд мы попали в непроглядную темень, потом снова вспыхнуло солнце. Я подошел на расстояние 1,5 метра к своему ведущему, чтобы не потерять его в тучах. Но при этом над нами нависала реальная угроза столкновения. Почему Штеен не поворачивает назад? Неужели мы попытаемся атаковать цель в такую грозу? Эскадрильи позади нас строились в боевой порядок, очевидно, пилоты тоже готовились к этому. Или командир ищет на карте линию фронта, чтобы атаковать какую-нибудь другую цель? Он немного снизился, но черные клочья туч летели и здесь. Штеен оторвался от карты и внезапно крутым виражом лег на обратный курс. Судя по всему, он учел скверные погодные условия, но не принял во внимание, что я иду совсем рядом. Моя реакция была мгновенной. Я резко повернул, еще более резко, чем Штеен, чтобы избежать столкновения. Я положил «Штуку» на крыло так круто, что едва не перевернул самолет брюхом вверх. Однако мой самолет нес 700 кг бомб и потому немедленно свалился на нос. Набирая скорость, я нырнул в мутную пелену туч.
Теперь меня окружал непроглядный мрак. Я слышал только свист ветра. По стеклу кабины забарабанил дождь. Иногда совсем рядом вспыхивали молнии, заливая все мерцающим синеватым светом. Яростные порывы ветра встряхивали самолет, и набор начинал угрожающе потрескивать. Земли не было видно совершенно. Не видя горизонта, я не мог выровнять самолет. Стрелка указателя вертикальной скорости перестала колебаться. У меня имелся авиагоризонт, который указывает положение самолета относительно земной поверхности. Его стрелка должна располагаться прямо над бегающим пузырьком, но теперь они убежали в угол шкалы. Моя вертикальная скорость была максимально возможной. Но зато скорость полета росла с каждой секундой. Мне следовало что-то предпринять, чтобы вернуть указатели приборов в нормальное состояние. Причем делать это следовало побыстрее, так как альтиметр показывал, что мы с бешеной скоростью несемся к земле.
Вскоре спидометр показал уже 600 км/час! Было ясно, что я пикирую почти под прямым углом. Светящиеся цифры на альтиметре мелькали с угрожающей скоростью. 2100 метров… 2000 метров… 1800 метров… 1600 метров… 1500 метров… 1400 метров… 1300 метров… При такой скорости через несколько секунд мы врежемся в землю, и все будет кончено. Я весь взмок, влага ручьями бежала по спине. Это дождь или слишком жарко? 1200 метров… 1000 метров… 750 метров… 550 метров… 450 метров… Стрелка альтиметра летела вниз, как топор палача. Наконец мне удалось как-то успокоить большинство приборов, хотя ручка управления подавалась слишком туго.
Это значило, что я продолжаю лететь к земле. Стрелка указателя вертикальной скорости по-прежнему упиралась в ограничитель. Все это время мы летели в полной темноте. Лишь призрачные отблески молний мелькали во мраке, что делало полет по приборам еще более трудным. Я рвал ручку обеими руками, чтобы заставить самолет выйти из пике и перейти в горизонтальный полет. 450 метров… 350 метров!.. Кровь бухала в висках, у меня даже перехватило дыхание. Что-то внутри нашептывало: лучше прекратить борьбу с неодолимой силой стихии. Зачем мучиться? Все мои усилия напрасны. Но тут меня словно током ударило. Альтиметр остановился на цифре 200! Стрелка слегка покачивалась, словно тоже была измучена до предела. Но это означало, что мы в любой момент можем врезаться в землю, так как высота была слишком мала. Нет, снова медленно поползла вниз… Жуткий удар. Все, кончено. Я мертв… По крайней мере, я так подумал. Мертв? Но тогда я не смог бы думать! Кроме того, я продолжал слышать шум мотора. А вокруг стояла та же самая темнота, что и раньше. Внезапно в наушниках возник невозмутимый голос Шарновского. Он спокойно сообщил:
«Похоже, что мы во что-то врезались, герр обер-лейтенант».
Ледяное спокойствие, с которым Шарновский это произнес, лишило меня дара речи. Но одно я теперь знал точно: мы все еще в воздухе. И когда я это понял, я снова сосредоточился. Хотя я дал полный газ, скорость ничуть не увеличилась, но зато альтиметр показал, что я начал набирать высоту. Пока этого было достаточно. Компас показывал точно на запад, не так уж плохо. Оставалось только надеяться, что он все еще работает. Я пристально уставился на приборы и напряг всю силу воли, стараясь загипнотизировать их. Ведь от них зависело наше спасение! Мне приходилось давить на ручку управления изо всех сил, иначе шарик авиагоризонта норовил удрать куда-то в сторону. Самолетом надо было управлять крайне осторожно, словно он был живым существом. Я должен был брать его лаской, словно заартачившуюся лошадь. Совершенно некстати вдруг вспомнился герой Карла Мая — Верная Рука, со своей старой клячей.
Шарновский прервал мои размышления:
«У нас в крыльях две дыры, а из них торчат ветки дерева. Мы также потеряли большой кусок одного элерона и посадочный закрылок».
