Начальник службы тайных операций нехотя пододвинул к себе листок бумаги и углубился в его изучение. На лице сидевшего напротив Транквиила ясно читалось недовольство, но Нергаль не обратил на это ни малейшего внимания. Так уж повелось, что в делегации Департамента светлых сил оперативному получению информации значения никогда не придавалось.
Меж тем черный кардинал читал:
«За тринадцать веков до первого пришествия на Землю Господа нашего Иисуса Христа поклонение идолам в мире варваров и язычников приобрело невиданные размеры и осуществлялось повсеместно. Сонмы ложных, выдуманных богов занимали умы и воображение погрязших во лжи и жестокости народов, отвращая их от мира света и добра. В этой обстановке всеобщего морального запустения Иерархи светлых сил приняли решение послать на Землю могущественную сущность, способную поставить человека на путь просветления. Таким посланцем стал тот, кого люди знают под именем Моисей.
Вынужденный действовать по обстановке, с учетом окружавших его реалий, этот патриарх и пророк поставил перед собой задачу дать блудливому человечеству образец праведной и осмысленной жизни на примере одного избранного народа. Именно Моисей даровал иудеям закон и обратил их лицом к Богу, для чего гонял, как баранов, по пустыне и поселил, в конце концов, в стране обетованной. Неимоверным трудом и упорством он достиг того, чего хотел — сформировал из буйных, разношерстных языческих племен единый, объединенный религией и моралью народ. Самыми крутыми и жестокими мерами он насадил среди иудеев богопослушание и богобоязнь и пристально следил за тем, чтобы они не отступали от данного им миропонимания и порядка. Неограниченная вера и неотвратимость немедленного наказания были теми инструментами, с помощью которых он приводил в чувство взбалмошных бунтарей — детей природы, живших близкой к животной жизнью. Однако, эти эффективные и своевременные меры имели и негативную сторону: образ всемогущего Бога в глазах людей получился жестоким и мстительным. Именно таким до сих пор смотрит Он на нас со страниц Ветхого завета. Но время шло, и созданное Моисеем представление о Создателе не могло не войти в противоречие с Его истинным обликом, милостивым и справедливым, со всем ходом развития человечества к Свету и Добру. Поэтому Светлыми силами было принято решение направить на Землю еще одну сущность, которая привнесла бы в мир людей любовь к ним Господа, подтолкнула бы их к пониманию, что и человеческие отношения должны строиться на глубоком взаимном расположении друг к другу и любви. По мнению Иерархов, для этого не требовались мощь и сила, какими обладал Моисей, можно было обойтись значительно меньшим калибром сущности. Выбор пал на некоего Андрея, достигшего к тому времени в иерархии весьма среднего положения светлого духа….»
Какой-то посторонний звук отвлек черного кардинала от чтения. Вежливо покашливая в кулак, рядом с его креслом переминался с ноги на ногу толстяк Ксафон. Как хороший служака, пользующийся, несмотря на низкий ранг, благоволением начальства, он мог себе позволить наглость привлечь высочайшее внимание.
— Экселенц! — Мелкий бес выгнул в поклоне спину, положил на стол перед Нергалем тонкую папку в яркой, цветастой обложке. — Возможно, вы захотите ознакомиться с более подробным материалом.
Начальник службы тайных операций небрежно листанул странички.
— Секретно?
— Ни в коей мере! Всего лишь описание одного из наиболее важных эпизодов из жизни интересующей вас особы без каких-либо выводов и оценок, — сладко улыбнулся Ксафон.
— Что ж! — Нергаль оттолкнул от себя папку так, что она проскользила по полировке стола прямо к секретарю комиссии. — Читайте вслух! Думаю, нам всем будет полезно ближе познакомиться с тем, чью судьбу предстоит решать.
Куркис поднялся на ноги, как делал это всегда, когда оглашал очередной документ, подчеркнуто аккуратно взял со стола бумаги.
— Эпизод датирован… — ответственный секретарь пристально вгляделся в текст, — вторым артемизием шестьдесят третьего года до рождества Христова. «К вечеру, — начал читать он, постепенно обретая нужные ритм и скорость, — со стороны Средиземного моря наползли темные облака. Гряда за грядой, как легионеры в строю, они надвигались с пугающей неумолимостью, сталкивались с обжигающим дыханием Аравии, пропитывались его зноем…»
…Давящая, обволакивающая духота повисла над Иерусалимом, придавила все живое к раскаленной, многострадальной земле. Временами тяжелые редкие капли слезами плакальщиц падали с неба, стучали по золоченой крыше храма, но дождь все не начинался, и не было людям облегчения, как не было конца их страданиям. Непривычная, напряженная тишина опустилась на город, так в скорбном молчании замирают люди не в силах принять и осознать выпавшие на их долю беды. Шум боя стих, и только изредка откуда-то из района старого рынка доносились истошные крики сумевших бежать оборонявшихся, там все еще продолжалась резня. Сам же огромный храмовый двор был залит кровью и завален трупами иудеев, легионеры добивали их хладнокровно, как животных на бойне. Окруженные со всех сторон, лишенные даже малейшего шанса на спасение, защитники храма дрались с поразительной стойкостью и мужеством, неприятно удивившими Помпея. Его прославленные в боях ветераны ни в чем им не уступали, но никогда, даже во дни великих побед, полководец не видел такого бесстрашия и презрения к смерти, с какими бросались на обнаженные мечи иудеи. Фанатики, думал он, вспоминая, как под градом камней и стрел их священники продолжали с тщанием и во всех подробностях отправлять обычные для такого времени суток богослужения. Они умирали тут же, у огромного, построенного рядом с подножием лестницы жертвенником, обагряя его собственной кровью. И это при том, с недоумением отмечал про себя Помпей, что сами же иудеи перебили больше собственных соплеменников, чем осаждавшие Иерусалим римляне. Даже имея у стен общего могущественного врага, они до последнего продолжали бороться за власть и, как результат, без боя открыли нападавшим ворота. Город пал, но на штурм его цитадели, в которую был превращен храмовый комплекс, ушло три долгих месяца. От воспоминания об этом Помпей нахмурился. Такая задержка была непозволительной роскошью. Его ждал Рим, только там по-настоящему решались судьбы мира. Там в борьбе за единоличную власть сталкивались противоборствующие силы, в то время как он прозябал в забытой Богом Иудее… Забытой Богом! Помпей усмехнулся. А ведь, действительно, выходило так, что иудейский Бог забыл свой народ, предал его в руки римлян. В любом случае, возвращался мыслями в Рим полководец: если он хочет добиться господствующего положения, если придется подавлять упорство взбалмошного Сената, положиться он может лишь на собственную силу, какую составляют его прославленные в боях легионы. Помпей знал, что считать так у него есть все основания: солдаты его любили, и было за что. Воюя в далеких провинциях, он всегда во главу угла ставил безопасность своих легионов и часто готов был отказаться от скорой победы, если она доставалась ему слишком дорогой ценой. И по Иудее он шел расчетливо и планомерно, с убийственной неотвратимостью сметая все на своем пути, и, если уж приходилось осаждать город, не спешил очертя голову посылать легионеров на штурм его хорошо укрепленных стен. Опыт полководца и умение прислушиваться к мнению своих советников позволяли Помпею обходиться малой кровью… малой кровью римских легионов, потому что кровь местного населения в расчет никто не принимал. Жестокость иудеев друг к другу зачастую была настолько велика, что население принимало иностранных завоевателей как собственных спасителей. Эта удивлявшая Помпея жестокость орудовавших в осажденных городах банд, помноженная на голод, предательство и увещевания перебежчиков, и приносили римлянам легкую победу. Впрочем, ценили легионеры и личное мужество, и храбрость своего полководца, сражавшегося с ними на равных, плечом к плечу. Обычно несколько медлительный, в бою Помпей преображался: фехтовал на удивление ловко, с чрезвычайной быстротой и эффективностью, но действовал при этом осмотрительно, решения принимал выверенные, холодной головой. Близость полководца придавала солдатам необъяснимые восторг и упоение, так что многие из них почли бы за высокую честь погибнуть на глазах Помпея, совершая геройский поступок. Не последнюю роль во всеобщей любви играла и та щедрость, с которой он награждал отличившихся, хотя случалось ему и наказывать за трусость целые манипулы, посылая провинившихся под топор палача.
