Собственно говоря, именно в этом ключе он и вспоминал о той зиме теперь: как им было весело вдвоем с хозяином, как Вилли постоянно находился в состоянии восторженного возбуждения. Он не вспоминал о том, какие саркастические комментарии выдавала «мама-сан» по поводу их исследований. Он совершенно не помнил уже, что «лаборатория» их располагалась в полуподвальном помещении и все эксперименты проводились между бойлером и трубами парового отопления на грязном холодном полу. Важно было то, что они вместе трудились над серьезной задачей, преодолевая препятствия во имя научного прогресса. Если что-то и расстраивало иногда Мистера Зельца, так это чрезмерная увлеченность хозяина их проектом. Вилли настолько верил в свои опыты, настолько всего себя с потрохами посвятил своей идее, что все больше и больше терял связь с реальностью. Порой он говорил о своем изобретении так, словно оно обречено было войти в число великих открытий — таких, как лампочка накаливания, аэроплан или микропроцессор. Они будут купаться в деньгах, заявлял Вилли, они станут мультимиллионерами, и им никогда больше не придется отказывать себе ни в чем. Но порой Вилли начинал терзаться сомнениями и неуверенностью. Он принимался развивать перед Мистером Зельцем контраргументы, которые были так тщательно обоснованы, что пес начинал волноваться за душевное здоровье хозяина. Не зашли ли они слишком далеко? — спросил Вилли как-то вечером, включив в оркестровку симфоний запахи сексуального происхождения. Не вызовут ли такие запахи у собаки похоть, подавив ее эстетическое восприятие и превратив все произведение во что-то вроде порнографии для собак? Сразу же вслед за этим заявлением Вилли принялся сочинять каламбуры, что случалось с ним всегда, когда его мозг работал на предельных скоростях. «Похоть порно перебьет запах попкорна, — бормотал он, расхаживая взад-вперед по грязному полу подвала. — Запах попкорна схватит за пах порно». Как только Мистер Зельц распутал значение каламбура, он понял, что для Вилли возвышенные чувства важнее секса, по крайней мере, когда речь идет о сочинении симфоний. Уж если говорить об удовлетворении эстетических наклонностей собачьего племени, то нужно отдать предпочтение духовным исканиям перед физическими потребностями. Вследствие этого после двух долгих недель обнюхивания полотенец и салфеток, пропитанных запахами сук, Мистеру Зельцу внезапно был предъявлен совсем другой объект: Вилли собственной персоной вместе со всеми своими телесными испарениями. Грязные носки, майки, носовые платки, трусы, шарфы, а также шляпы и ботинки — самые разные предметы, хранившие в себе запах хозяина. Мистеру Зельцу это понравилось не меньше, чем предыдущее занятие. Ведь Мистер Зельц был всего лишь собакой, а они с удовольствием обнюхивают все, что им дают. Такова их природа, такими они родились на свет, таково их (как однажды справедливо заметил Вилли) жизненное призвание. Единственный раз в жизни Мистер Зельц испытывал счастье оттого, что не наделен даром речи. В противном случае ему бы пришлось поведать хозяину горькую правду, которая, несомненно, немало бы того огорчила. Ему бы пришлось произнести следующие слова: «Дорогой хозяин, дело в том, что для собак весь мир уже сам по себе является симфонией запахов. Каждый час, каждый миг их существования наполнен как духовными, так и физическими переживаниями, связанными с обонянием. И поскольку для собак нет различия между внешним и внутренним, то для них нет и различия между высоким и низким. Как бы это объяснить получше…»
Но не успел Мистер Зельц произнести про себя эту речь, как звук голоса Вилли отвлек его.
— Черт побери! — сказал хозяин. — Тысяча чертей и еще раз тысяча чертей!
Мистер Зельц завертел головой, пытаясь понять, что стряслось.
Заморосил дождик, такой слабый, что Мистер Зельц даже почти не почувствовал, как эта морось падает на его мохнатую спину. Но в бороде хозяина заблестели капельки, а его черная футболка вся покрылась пятнами влаги. Это было плохо. Только промокнуть и не хватало Вилли для полного счастья, но если такова была воля неба, кто мог ей противостоять? Мистер Зельц окинул взглядом тучи над головой. Если ветер внезапно не переменится, то не пройдет и часа, как морось превратится в полноправный ливень. «Проклятие, — подумал он, — сколько нам еще тащиться до этой Калверт-стрит?» Они бродили по окрестностям уже почти полчаса, а дома Би Свенсон так и не было видно. Если они не найдут его тотчас же, то не найдут никогда, потому что у Вилли не хватит сил продолжить путь.
Учитывая сложившееся положение, Мистер Зельц менее всего ожидал, что хозяин вдруг разразится смехом. Но именно это он и сделал. Смех сотрясал его всего до основания, нарушая покой воскресного дня. На какое-то мгновение псу показалось, что Вилли просто пытается прочистить горло, но когда за первым «ха» последовало второе, а затем еще одно, когда эти звуки слились в сплошное «ха-ха-ха», ему все-таки пришлось поверить ушам своим.
— Глянь-ка сюда, старина! — воскликнул Вилли своим ковбойским голосом. Этот голос Вилли использовал только в особых случаях, к такому акценту он прибегал исключительно тогда, когда намеревался продемонстрировать глубочайшую иронию. Хотя Мистер Зельц и недоумевал, он все же попытался с пониманием отнестись к этой внезапной перемене в настроении хозяина.
Вилли остановился. Все вокруг разило бедностью, но, несмотря на кучи неубранного мусора, они стояли перед самым очаровательным домиком, какой Мистеру Зельцу когда-либо доводилось видеть. Это было игрушечное зданьице из красного кирпича с зелеными ставнями, зеленым же крыльцом и дверью, выкрашенной яркими белилами. На стене виднелась табличка, и Вилли начал вслух читать надпись на ней, с каждой секундой все более и более убедительно изображая пастуха с техасского ранчо.
— Норт-Эмити-стрит, 203, — читал он. — В этом доме Эдгар Аллан По жил с 1832 по 1835 год. Открыто для посещения с апреля по декабрь, среда, четверг, пятница, с двенадцати до пятнадцати сорока пяти.
Все это показалось Мистеру Зельцу довольно сомнительным, но как он мог осмелиться оспаривать хозяйский восторг? Голос Вилли звучал веселее, чем когда-либо за последние две недели, и хотя, прочитав надпись, он разразился новым приступом кашля (мокрота, хрип, дрожь в ногах — ему даже пришлось вцепиться в водосточную трубу, чтобы не упасть), он очень быстро оправился после него.
— Ну и вляпались мы, лапочка! — сказал Вилли, выплевывая последние капли слизи из разложившейся легочной ткани. — Это не дом миссис Би, что верно, то верно, но дай мне полную волю, и я бы из всех мест на земле выбрал это, чтобы в нем сдохнуть. Этот старина По мне завроде дедушки, ибо доводится вроде как пращуром всем янки-бумагомаракам. Без него и меня не было бы, и всех прочих в этом роде. Мы забрели в евонные места, в По— льшу, то есть туда, откуда была родом и моя покойная мамаша. Не иначе, как ангел нас сюда привел, так что я тут посижу из почтения к старику. А раз я уже и шагу не могу сделать, то вы составьте мне компанию, Мистер Зельц. Да, да, присаживайтесь рядышком, пока я дам копытам отдохнуть. А что до дождя, так мы не сахарные, не растаем!
Вилли испустил долгий сдавленный стон и сел на землю. Мистеру Зельцу было тяжело на это смотреть, сердце его обливалось кровью от жалости к хозяину, ведь Вилли буквально каждое движение давалось с трудом. Мистер Зельц не мог объяснить, откуда он знал это, но он был совершенно уверен, что на ноги хозяин не поднимется никогда. Их совместной жизни пришел конец. Часы отсчитывали последние секунды, и сделать ничего было нельзя — оставалось только сидеть и смотреть, как постепенно угасает свет в хозяйских глазах.
