Чарли покачал головой: он вспомнил того французика с тонкими усиками. Тогда Чарли делал обход дамбы на последнем этапе строительства.
— Нет, это просто какой-то чертов антрополог, ученый. Парень, конечно, нарывается. Но, бьюсь об заклад, он не террорист. Один метис приносил от него несколько недель назад письмо — отправить авиапочтой в Англию.
Чарли перевел взгляд на пустую бутылку из-под бренди.
— Может, еще выпить? Вы как? А то я бы достал еще бутылочку. — Однако при этом он даже не пошевелился.
Хейнц, как старший, поднялся, разводя руками.
— До дома путь неблизкий, а уже темнеет. Вы были очень добры, мистер Берн, спасибо за гостеприимство. Ой, вы только не спрашивайте, сколько индейцев мы ожидаем к прибытию в резервацию! — Священник сокрушенно покачал головой. — Та деревня, где мы обнаружили француза, была последней надеждой. Эти индейцы просто не понимают — они не могут ничего понять. Они так и будут сидеть на одном месте, пока не утонут окончательно. Мы пытались достучаться до их сердец историей о потопе. И что вы думаете — они сидели и молча слушали. А потом… потом они просто смеялись в ответ!
Помар сочувственно коснулся плеча старшего коллеги.
— Они понимают историю по-своему. Конечно, со временем индейцы выйдут из дикарства. Они спасутся, когда вода поднимется. И вспомните, святой отец, не все племена такие отсталые.
— Вот почему я не доверяю этому французу! Он их явно разлагает. Иначе с чего бы они так уважали его, в то время как над нами насмехались?
— Да, похоже, ваше путешествие было не из легких, — посочувствовал Чарли, хотя, по правде говоря, все это его мало волновало.
— И как часто такое случается — вы даже представить не можете! — стал жаловаться Хейнц, набрасываясь на воспоминания о неудачах, словно собака на потерянную кость. — Сначала тебе кажется, что ты достиг успеха. Находишь подходящего человека в племени, ублажаешь, возвышаешь, рассчитываешь на него. А потом он предает твое доверие. Обучаешь кнутом и пряником — и взамен лишь осмеяние нравственных норм. А ведь индейцы шемахоя ничем не хуже других племен. Они не пытались применить против нас силу и вели себя довольно смирно. Только вот при этом — прискорбно безразлично. Разговора, собственно говоря, не получилось. Между тем этот француз мог помочь нам. Однако вместо этого он стал почему-то возмущаться и, в конце концов, отказался. И не давал нам своего переводчика. Когда же мы попытались урезонить его, объяснив, как важно спасти этих людей, переместив в резервации, он только уставился на нас, как слепой, и, щелкнув своим магнитофоном, выдал какой-то вздор на французском языке. Какая-то там поэзия, сказал он. На самом деле, все это чушь собачья, а не поэзия. Там концы с концами не связать. Может, это у него навязчивая идея, поэзия… Именно она и привела его к дикарям.
— По крайней мере, святой отец, мы бросили семя. Господь присмотрит за всходами. Поверьте, все эти индейцы потянутся как миленькие, когда им понадобится наша помощь.
— Дамба присмотрит за ними, — рассмеялся Чарли. — Господь тут ни при чем. Дайте недельку-другую — и все увидят, что выхода нет. Все увидят — даже ваши с вывихнутыми мозгами индейцы, — когда им промочит ноги как следует.
Ночное небо было усеяно звездами, а кое-где затянуто причудливыми, похожими на огромных китов облаками. Чарли и Жоржи брели к строениям с навесами, что располагались на порядочном расстоянии от крытых жестью домов комплекса, где обитала прислуга Жоржи. Оба они, Жоржи и его крепко подвыпивший начальник, держали в руках по факелу, освещая раскисшую от дождя дорогу. Чарли прихватил с собой еще и револьвер, на всякий случай.
Керосиновые светильники мерцали над дверями, освещая вход в кафе и пару крошечных хижинок.
— Ишь, как их проняло наше электричество. Прямо второй штаб здесь устроили, — пробормотал Чарли, ставший более чувствительным к темноте после визита капитана.
— Существует некая иерархия света, Чарли. Мы пользуемся электричеством, те, кто ниже нас, — керосиновыми лампами. А те, кто под ними, довольствуются светом от костра и от звезд.
Они шли прямиком к кафе — шаткому строению с жалюзи на окнах, заключавшему в своих ненадежных стенах двенадцать столиков, а также кухоньку на заднем дворе и лестницу, ведущую в спальню над главным помещением. Спальня напоминала коробку из-под обуви, заброшенную на шкаф.
Двое рабочих из людей Жоржи молча сидели за пивом. За соседним столиком мулатка с окоченелым видом засыпала рядом со своей подружкой-индианкой. Высморкавшись, Чарли ощутил следы «Ланка Парфюм»: в горячем влажном воздухе еще пахло эфиром.
Они с Жоржи уселись за свободный столик. Стройный и невозмутимый мальчуган-индеец с раскосыми глазами притащил им кружки с холодным пивом. Должно быть, достав их из какого-нибудь спрятанного в погребе керосинового холодильника. Они закурили.
Жоржи кивнул двум женщинам — и те нетвердой походкой приблизились к их столу. Рабочие Жоржи бесстрастно взирали на происходящее. Из джунглей донесся пронзительный крик. Не то птицы, не то животного.
Мулатка порылась в сумочке и достала небольшой позолоченный флакончик-спрэй с эфиром. Она нерешительно предложила его Чарли. Тот помотал головой. Жоржи также отказался, продолжая потягивать пиво. Женщина вытащила мятый носовой платок и, брызнув эфиром, прижала к лицу, глубоко дыша.
— Сдохнет, сучка безмозглая, — бросил Жоржи, наклонясь вперед и отрывая платок от ее остекленело счастливого лица, на котором застыло блаженство. — Ей и так уже хорошо.
Ее подружка выхватила платок у Жоржи и прижимала его к носу, пока «Ланка» не выдохлась.
— Чарли, последний раз ты ходил с мулаткой…
— О'кей, Жоржи.
Жоржи взял женщину под локоток и поднялся с ней по лестнице, весьма галантно, даже заворковав на португальском, на что мулатка отвечала отстраненным хихиканьем. Они удалились, оставив Чарли лицом к лицу с окоченевшей индианкой. Она могла говорить лишь на ублюдочном португальском диалекте — еще худшем, чем тот, которым владел он.
Чарли курил и наблюдал за ней через стол, в то время как бусинки влаги катились по запотелой бутылке.
Вскоре она превратилась в темнокожую девчонку с глазами загнанной газели, курносенькую. С длинными черными косичками-хвостиками, которая со страхом уставилась на него, а он — ткнул штыком прямо в живот мальчишки и там провернул его: вправо и влево…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Том Цвинглер носил рубиновую заколку и пару запонок красного хрусталя. Все остальное в нем было конкретно черным или белым, в том числе и все его ответы. Этот треугольник из трех красных точек изменял свои формы, когда Том Цвинглер кивал, качал головой или производил другие жесты, строго по законам изящной геометрии психологического воздействия. Психолог Ричард Дженнис наблюдал за этим представлением с болезненным любопытством. Это был настоящий эксперимент с человеческим вниманием — Том Цвинглер прошел в клинику, никем не остановленный, в то время как охранники зачарованно следили за игрой рубинов.
