Краем глаза Торопча посматривал на козла, буянившего в сотне шагов от стоянки.
Козел этот пришел с северного берега. Остроглазый Торопча видел, как он боролся там с соперником — дело по весне обычное. Потерпев поражение от опытного вожака стада, раздраженный козел пустился прочь, яростно бодая траву, и вот наскочил на людей. И чем-то ему люди не глянулись. Нападать опасался, но стращал старательно.
— Вот и мясо, — проговорил Торопча, натянув тетиву.
— Зачем тут лук? — небрежно спросил внимательно следивший за его действиями Тинар, самый молодой из лихов.
— Чтобы подстрелить козла, — невозмутимо разъяснил Торопча, открывая тул со стрелами.
— Это сойкор, с ним по-другому надо.
— Дубиной промеж рогов, что ли? — усмехнулся лучник.
— Нет, зачем дубиной? Хочешь, покажу, как мы на них охотимся?
— Сделай милость, любопытно.
Тинар кивнул и открыто пошел к животному, изрядно его удивив. Козел, видать, полагал, что достаточно грозен, и пришельцы вот-вот поспешат скрыться от его гнева. Он отпрыгнул на несколько шагов, но, видя, что смельчак против него нашелся только один, заметно приободрился и наклонил голову.
Сойкора отличали отсутствие бороды, непривычный окрас — серый с черной полосой — и необычный изгиб рогов. Острые, почти прямые до середины, они глядели не назад, а в стороны. Приглядываясь к Тинару, он медленно опускал голову и отводил ее вбок. Наблюдая за ним, Нехлад подумал, что ашетский козел, пожалуй, коварен: из такого положения он мог нанести и боковой удар, и снизу вверх.
Оставив дела, походники глазели на охоту.
Тинар замедлил шаг на половине расстояния, а за десять саженей вообще остановился и сел, скрестив ноги. Сойкор аж подпрыгнул от удовольствия: маленький враг — слабый враг. Он и так уже был готов атаковать, а тут еще Тинар, подобрав камешек, раззадорил его метким броском.
Козел окончательно вышел из себя. Издав трубный звук, он понесся на лиха.
Тинар тотчас встал на одно колено, согнувшись. В правой руке у него блеснул нож. Сойкор летел, заведя голову налево и наклонив правый рог к самым верхушкам трав. Торопча подался вперед — что тут можно сделать с ножом?
В миг удара сойкор сдвинулся влево, точно готовясь к сопротивлению вражеской плоти. Однако рог его вспорол только воздух. А Тинар, скользящим движением уйдя из-под удара, выбросил нож — и козел сам налетел на него открытым боком! Точный удар поразил его прямо в сердце. Животное рухнуло, как мешок, и испустило дух без малейшего признака агонии.
Тинар выпрямился, радостно улыбаясь, помахал Торопче рукой и принялся разделывать тушу.
— Сойкоры всегда так бьют, открывая левый бок, — пояснил Найгур удивленным славирам. — Но чтобы сразить его, надо быть ловким. У нас немногие на это способны.
— А есть чему поучиться, — признал Торопча, закидывая налучье и тул за спину. — Однако мясо животного, которое перед смертью было напряжено, становится жестким. Свожу-ка я Тинара на тот берег и покажу ему, как надо добывать нежнейшее мясо!
* * *
Добытое мясо, не ставшее пищей в тот же день, походники закоптили, нарезав тонкими полосками. Они славно отдохнули на берегу чудного озера, которое Кручина обозначил на карте как Серебряное. Только Нехлад был разочарован: обрыскал окрестность, перекопал несколько взгорков и холмиков на берегах, но так и не нашел ничего, что свидетельствовало бы о людях, когда-то здесь обитавших.
Ворна, который честно помогал ему, сказал в итоге:
— Надо думать, они строили только из дерева. За несколько веков оно истлело в прах, а веков прошло немало, раз уж и лихи ничего не упомнят.
— Если Найгур не ошибается — а я не думаю, чтобы он ошибался, — эти люди знали, по меньшей мере, золото и бронзу… Хоть что-то рядом с могильниками должно было остаться! — воскликнул Нехлад. Но, постояв с минуту и глядя на предзакатное солнце, улыбнулся и сказал: — Нетерпелив я, правда? В четыре руки на трех пригорках решил все тайны отыскать… Не будем торопить судьбу! Когда славиры вспашут здесь поля, тайны сами начнут открываться — дай срок…
Он, впрочем, не слишком досадовал на свой порыв. Поработать руками после долгой езды было одно удовольствие, и, даже устав, Яромир чувствовал себя посвежевшим.
В лучах заката равнина зарумянилась, точно дева. Любуясь ею, Нехлад вдруг почти с гневом подумал: да кому же в голову пришло назвать безымянную землю Ашетом, гнездилищем зла? Чей больной и завистливый ум населил ее призраками запредельных кошмаров?
Так думал он и в тот миг не вспоминал ни о гнетущей картине Хрустального города, ни о ночных видениях, встревоживших душу.
Он неотвратимо влюблялся в эту страну…
Однако ночь всколыхнула забытые тревоги. Вернулись сны — еще более пугающие, чем прежде.
* * *
В краю, что называется Сурочь, в тихом и раздумчивом заповедном лесу за поместьем Олешьевом, есть ложбина с безымянным ручьем. Укромен и некичлив ручей, порой едва заметный в разнотравье, не поет он и не звенит, а шепчет о чем-то несбыточном — лишь умеющий слушать услышит. Над тем ручьем стоит рябина.
Прежде их роду покровительствовал клен, но уже деду Путяге волхвы при наречении имени судили рябину. Путяга не стал противиться судьбе — и рябина щедро наградила его за преданность. Славной была его доля, немало он сделал, укрепляя и расширяя границы Нарога, и сторицей окупилась верная служба тогдашнему нарожскому князю.
Это Владигор Путяга, получив клок земли в вечный дар, построил Олешьев. Он же утвердил нерушимые границы заповедного леса — неизбывного храма славиров.
Рябина приняла под свое покровительство и сына его Владимира, и внуков Яромира с Ярославом.
Дерево, покровительствующее роду, — не секрет, а с каким именно деревом братается отдельный человек — не знает никто, кроме него самого.
Яромир недолго терзался выбором. Юная рябина над ручьем сразу пленила его. Как положено, он провел ночь в лесу, но блуждать не стал — так и заночевал у ее корней. Наутро срезал ветку, а себе рассек ладонь и прижал к срезу на дереве. Пока кровь мешалась с древесным соком, ветвь сгорела в жертвенном костре, золой которого он присыпал раны — свои и дерева.
Потом Яромир долго еще сидел, прижавшись к тонкому стволу и беседуя с побратимом. Они вместе слушали шепот ручья и читали в нем знамения будущего счастья.
Вернувшись домой, из оставшегося кусочка той ветви Нехлад изготовил оберег. Волхв освятил и благословил, тайными словами утвердил в обереге великую силу.
…Рябина над мудрым ручьем — нежный цвет, говорливые листья, алые грозди…
Во сне рябина была черной и неживой. Вместо ручья по жухлой траве змеей ползла лента смолянистой грязи. Заповедный лес был сухим, и черная жирная гарь покрывала его. Где-то трещал огонь, между ломких скорбных стволов струился дым.
