Агата недоверчиво посмотрела на старушку.
— Вы смеетесь надо мной! Разве можно увидеть будущее в кофейной чашке? Никто этого не делает. Будущее читают по чаинкам!
— Отдай мне чашку, и все! — сказала Мама Чезаре. — Какая разница, чаинки или кофейная гуща? Я — strega, потомственная ведунья. И если я скажу, что прочитаю твое будущее по пене в ванне, значит, так оно и есть! — Мама Чезаре перевернула чашку и вгляделась в молочные разводы. — Гм, как я и думала. Ничего. Я так и знала.
— Как это — ничего? У меня же должно быть какое-то будущее! Скажите мне, что вы видите, скажите!
Мама Чезаре недовольно хмыкнула.
— Я вижу, что ты путешествуешь по воде, чтобы встретить главную любовь своей жизни. Вижу, что ты возвращаешься сюда сегодня в десять вечера, чтобы поговорить со мной. Еще вижу, что ты сегодня опоздаешь на работу.
Агата выпрямилась и встревоженно посмотрела на часы. За высоким столиком у колонны уже никого не было — но на нем лежал почти полный пакетик с мятными леденцами, а тяжелые двойные двери медленно закрывались.
— Мне нужно идти, — сказала Агата, — а то я опоздаю на работу.
Она осторожно слезла с табурета, но платье все равно непозволительно высоко обнажило ее лодыжку.
— В десять часов, — сказала Мама Чезаре. — Я хочу тебе кое-что показать. А теперь поторапливайся.
— Но я не могу прийти в десять. Это слишком поздно!
— В десять часов. Тогда и за кофе заплатишь. Я ждать не буду.
Агата устремилась к выходу, распахнула дверь и выскочила на улицу.
Там по-прежнему ярко сияло солнце. Она остановилась у широкой витрины «Золотого ангела», натянула перчатки и поглядела на свое отражение в стекле.
Мама Чезаре помахала ей из-за стойки. Взмах ее бугристой руки над красным деревом напомнил последний рывок тонущего в волнах матроса. Все хорошо, все правильно, Агата готова к работе, но нужно поторопиться.
Ей казалось, что она слышит сквозь автомобильный гул, как внутри собора приходят в движение зубчатые колеса, сдвигаются гири, разматываются цепи, жужжит огромный металлический механизм. Агата торопливо шла по Замковой улице, даже не поворачивая головы, чтобы посмотреть на свое отражение в витринах. Дойдя до магазина скобяных изделий Вертана Смитта, она увидела впереди мэра Кровича — он как раз вступал на Белый мост. Далеко на вершине холма над западными воротами собора открылись дверцы, и из них появились раскрашенный медный апостол с сияющим на солнце латунным нимбом и покрытый черной эмалью черт, готовый весь следующий час удирать от своего преследователя.
Мэр Крович тем временем перешел через мост и быстрыми шагами пересекал Ратушную площадь, но Агата, пусть и запыхалась немного, уже почти догнала его.
Какая-то пожилая дама подняла над головой свой красный зонтик — ей-богу, зонтик в такую погоду! — и помахала им.
— Господин мэр, господин мэр, можно вас на минутку? Я хотела с вами поговорить о школе, в которую ходит мой внук.
И добрый мэр Крович, который всегда был готов выслушать жителей Дота, остановился, чтобы послушать пожилую даму с красным зонтиком, — как раз тогда, когда над Ратушной площадью раздался первый тяжело-бронзовый удар колокола. Девять часов. Агата взбежала по ступенькам Ратуши, на ходу поздоровавшись с мэром, и тот вежливо кивнул в ответ. Она даже не обратила внимания на выводок утят, плавающих в реке под мостом, через который она только что перешла.
~~~
Войдя в Ратушу, Агата увидела у подножия мраморной лестницы Петера Ставо с ведром в руках.
— Я там помыл! — крикнул он вслед Агате.
— Извините, я осторожно!
Агата сняла туфли и побежала вверх по лестнице босиком. Немного спустя, когда в Ратушу вошел Тибо Крович, следы ее пальцев еще не успели испариться с влажных ступеней. Он посмотрел на них и вздохнул.
Проходя по коридору, ведущему в его резиденцию, мэр остановился и восхищенно посмотрел на большую картину, висевшую рядом с залом заседаний городского совета. Картина называлась «Осада Дота». На ней был изображен мэр Сколвиг и горстка его собратьев по оружию, защищающих башню Старой Таможни и отстреливавшихся от грабящих город вражеских солдат. Все, кроме Сколвига, были потрепаны и перевязаны, а он, облаченный в черный камзол с кружевным жестким воротником, стоял в героической позе, воздев руку, чтобы дать согражданам приказ к очередному залпу. Тибо вдруг понял, что стоит перед картиной, словно перед зеркалом, подняв руку точь-в-точь, как Сколвиг, и размышляет: «А я? Смог бы я так?»
Имя Тибо уже было написано золотыми буквами на деревянной панели с именами всех мэров Дота — последнее в длинном ряду, уходящем мимо Анкера Сколвига в такую древность, когда и фамилий-то не было, только имена: Вилнус, Аттер, Скег… Затерянные в пучинах истории люди, от которых остались лишь обломки печатей на пергаментных свитках в архиве.
В зале заседаний Городского Совета на стенах между окнами висели потемневшие от времени портреты мэров Дота — мужей с величественными бакенбардами в одеждах из тонкого сукна. Тибо вошел в пустой зал, сел в свое кресло и, обведя стены взглядом, выбрал пустое место на одной из них. «Думаю, меня повесят сюда». И он на мгновение представил себе день, когда столы советников уберут, зажгут свечи в канделябрах, и собравшиеся гости поднимут бокалы за его здоровье — тот день, когда он в последний раз выйдет из Ратуши. А что потом? Ну да, у него наконец-то будет время починить садовую калитку, но потом-то что?
Тибо представил, как он трясущейся старческой походкой снова входит, опираясь на палочку, в Ратушу, как раз в тот час, когда пьют утренний кофе. Вот он дает мудрые советы новому мэру и новым членам городского совета, которые каждую неделю собираются на заседание под его портретом, а в свое время росли, слушая рассказы о деяниях мэра Кровича на благо Дота. На лицах у них натянутые улыбки. Они посматривают на часы, вспоминают, что у них назначены срочные встречи, и вежливо раскланиваются. «Но вы заходите в любое время, — говорят они. — Мы всегда рады вас видеть. Нет-нет, допивайте кофе. Вот печенье, не желаете?» Дверь за ними учтиво закрывается, и он остается один.
— Ну, это еще будет не скоро, — грустно пробормотал Тибо и вышел в коридор. Когда он снова взглянул на «Осаду Дота», Анкер Сколвиг, несмотря на героический антураж и пороховой дым, вдруг показался ему наглым воображалой. — Тебе было проще! — сказал ему Тибо.
Агата уже занималась утренней почтой. Он улыбнулся ей, проходя в свой кабинет. Не мог не улыбнуться. Как он ни старался оставаться спокойным, все, буквально все в ней его волновало: и то, как она держит этот конверт, и то, как уверенно обращается с ножом для бумаг, и то, как изящно возвращает печати в старую жестяную коробку из-под джема; и кончик ее языка, зажатый между губами в уголке рта, и взмах ресниц, и запах, и улыбка.
— Еще раз доброе утро, господин мэр! — сказала Агата.
