— Как принц датский. В пьесе.
Тем временем животное перевернулось на спину, и Скай принялся чесать выставленное пузо.
Паскалин одарила внука странным взглядом.
— Потому что мой Амлет тоже преследует призраков.
С этими словами она скрылась в другой комнате и вскоре появилась в яркой блузке и юбке; расписанный узорами шарф теперь был обмотан вокруг головы. Затем прошла в маленькую кухоньку и вернулась несколько минут спустя, неся поднос с кофейником и печеньем.
Неохотно пес оставил Ская и прокрался к лежанке возле камина.
— Садись сюда, — указала Паскалин внуку на софу.
Она налила в чашку кофе, предложила печенье. Скай взял одно, а в это время бабушка встала, подошла к окну и закрыла все ставни, так что комната почти полностью погрузилась во мрак. Затем закрыла окна, и доносившийся с улицы шум превратился в отдаленное гудение. Женщина взяла с каминной полки коробок и попыталась зажечь спичку. Одну, другую, третью. Они вспыхивали, но не загорались.
— Можно я? — Скай достал зажигалку.
Паскалин некоторое время смотрела на нее, затем кивнула.
Скай пересек комнату, зажег две свечи и, повинуясь жесту бабушки, ароматическую палочку позади них. Теперь он увидел то, что не заметил раньше, — ту же самую фотографию, что была в гробнице и которую ему впервые показал в своем кабинете отец.
Когда Скай закончил, Паскалин подошла к нему и взяла зажигалку. Он сел, а бабушка осталась стоять перед горящими свечами.
— А теперь, — сказал она, крутя в руках зажигалку, — я расскажу, как Эмилия Фарсезе убила твоего дедушку.
Она улыбнулась своей ужасной улыбкой.
— И почему мы ждали тебя.
ГЛАВА 5
КРОВНАЯ ВРАЖДА
Паскалин щелкнула колесиком, и сине-желтое пламя стало четвертым в комнате источником света, наряду с горящими фитилями двух свечей и тлеющим кончиком ароматической палочки. Дым последней наполнял комнату густым травяным ароматом. Скай на мгновение смежил веки, а затем глаза его широко раскрылись, будто он хотел спать и в то же время — вскочить и бежать куда-то.
Паскалин пристально изучала его.
— Узнаешь запах?
— Я не уверен. Я…
— Ты ощущал его с первой секунды, как появился на острове. Потому что это запах диких кустарников, которые на Корсике называют маки. В его зарослях путаются розмарин, лаванда, тимьян и сотни других растений. Он распространен по всему острову, он — сама его сущность; это воздух в наших легких, столь же необходимый нам, как и кровь, что течет в наших жилах. — Она прервалась и сделала глубокий вдох. — И как этот аромат уникален, так и сами мы совсем не похожи на прочие народы Европы. Римляне, готы, арабы, испанцы и итальянцы — все они приходили на остров и верили, что властвуют над нами. Мы же скрывались в маки и сражались. Мы проливали их кровь на нашу землю, поглощали тех, чью кровь не могли пролить, и смотрели, как уходят одни завоеватели и им на смену приходят другие. Все они в итоге сгинули. А мы до сих пор живем здесь.
Чтобы не выглядеть полным невеждой, Скай спросил:
— Но ведь французы пришли в восемнадцатом веке, так? И они…
Паскалин прервала его:
— Французы? Да, конечно, они и сейчас тут. Но ты должен знать, что человек, которого они считают величайшим из правителей, был корсиканцем.
— Наполеон…
— Буонапарте. Oui.[13]Один корсиканец властвовал над ними. Они же не смогли покорить корсиканцев.
В глазах ее вспыхнул огонь, и то не было отражением пламени свечей. На Ская произвело впечатление то, как ревностно бабушка относится к истории своего народа. Его народа, поправил он себя. Вспышкой промелькнула мысль о школьных товарищах, которые в эту самую минуту, вероятно, сидят в классе и проходят промышленную революцию или битву на Сомме. А он сейчас слушает проповедь лысой патриотки о величии Наполеона. Скай наклонился к бабушке.
— Ну и какое все это имеет отношение к моему деду?
Она со снисходительной улыбкой посмотрела на внука.
— Самое прямое. Теперь ты понимаешь, откуда он родом. На какой земле он родился. Ибо племя, которое не подчиняется захватчикам, создает свои собственные законы. И первый из наших — закон вендетты.
— Око за око.
— Больше чем око. — Глаза ее вспыхнули. — Жизнь за жизнь. Семья за семью, пока одна из семей не будет полностью уничтожена.
— Но это варварство!
— О, мой маленький английский внучек! Ты просто не понимаешь.
Скай уставился на бабушку, пораженный чувством гордости, прозвучавшим в ее словах, и скрытой за ними глубокой печалью.
— Значит, если кто-то убивает человека, то семья убитого начинает мстить?
— Должна мстить. Мертвец будет взывать к мести и не успокоится до тех пор, пока она не свершится. — Она с грустью покачала головой. — Но в прежние времена причиной вендетты не обязательно служила смерть. Я слышала, что как-то вендетта началась из-за того, что собака помочилась на стену соседа. Или еще был случай: из-за фрукта, упавшего на чужой участок и подобранного садовником.
Скай ужаснулся.
— И что, люди из-за этого идут на убийство?
— О да. Ведь дело здесь вовсе не в преступлении, а больше — в оскорблении, в попрании гордости. — Она склонила голову. — У нас есть поговорка: «Честь — что банка с чернилами. Уронишь, и пятно уже не отмоется вовеки».
— Вовеки? Даже если за смерть отплатить смертью?
— Да. Потому что каждая сторона считает себя неправедно обиженной. И никакая смерть не может положить этому конец. Каждая смерть должна быть отомщена. И так продолжается год за годом.
Скай уставился прямо перед собой, снова думая о школе — о том, как один парень ударит другого по руке, тот ответит, получит снова, но уже сильнее, и так будет продолжаться, пока один из них не отступит или не вмешается учитель. Скай полагал, что это и называется местью. Он сам много раз оказывался в подобных ситуациях. Но в худшем случае все заканчивалось ушибами. А чтобы за этим следовала смерть… Да еще и всей семьи!
Он взглянул на Паскалин.
— Вы говорите то в настоящем времени, то в прошедшем. Ведь все это ушло в небытие? Вендетта сегодня, в двадцать первом веке, невозможна. Эта традиция, наверное, умерла!
— Не для всех.
Скай прочитал ненависть на ее лице, такую же, какую видел прошлой ночью в слепых глазах старой Эмилии. Он с трудом сглотнул.
