— Как я рад вновь видеть тебя в Вормсе живым и невредимым, Хаген! — воскликнул Фолькер, — Долго же ты путешествовал. Надеюсь, тебе есть что рассказать нам — я хочу сложить новые песни о твоем славном походе.
Такая словоохотливость Фолькера удивила Хагена. Он слыл при дворе молчуном и красноречив бывал, лишь когда пел свои песни. Тогда он мог не закрывать рта ночи напролет.
Хаген сердечно пожал ему руку и повернулся, чтобы поприветствовать Гунтера. Король Бургундии так и не встал с массивного деревянного трона. Голова Гунтера была непокрытой — корону он надевал лишь в торжественных случаях, а иногда и спасаясь от холода, проникавшего в замок даже сквозь толстые стены. На нем была толстая, отороченная мехом мантия, в которой он казался шире в плечах и старше своих лет. Король улыбнулся, но его улыбка была усталой — вокруг рта залегли глубокие складки. Он сидел немного сгорбившись, левая рука покоилась на рукояти меча — но казалось, будто он опирался на массивное оружие.
Хаген шагнул к нему. Остановившись подле трона, он прижал левую руку к груди и поклонился.
— Я вернулся, мой король!
Гунтер кивнул, слегка приподнялся на троне — но тут же со сдавленным стоном опустился. Губы его дрожали.
— Хаген из Тронье, — пересиливая боль, начал он, — Король рад вновь видеть тебя в стенах Вормса. Прости, что не могу встать, дабы приветствовать тебя должным образом: слишком болит спина.
— Ты ранен? — обеспокоился Хаген.
Гунтер криво усмехнулся:
— Боюсь, уязвлено не тело, а моя гордость. Смеяться будет все королевство, если узнают, что Гунтер Бургундский упал с лошади. Да к тому же с кобылы, — прибавил он, преувеличенно тяжело вздыхая.
Гизелер лукаво улыбнулся, однако промолчал — хотя явно не из глубокого почтения к трону или королю. Хаген оставался серьезен:
— Рана тяжелая?
Гунтер покачал головой:
— Вот уже три дня я передвигаюсь с трудом, но чувствую себя все лучше и лучше, — Он опять попытался встать, но снова застонал. Глаза его яростно блеснули, — Будь любезен, Хаген, помоги человеку, который не в состоянии даже подняться на ноги.
Хаген шагнул к трону. С трудом приподнявшись, король грузно оперся на его плечо: ранение, видимо, было куда серьезнее, чем он в этом признавался. Хаген был обескуражен: не мог Гунтер ни с того ни с сего свалиться с лошади.
Он осторожно довел короля до общего стола, дождался, пока тот усядется, и опустился на лавку рядом с ним. После шестидесяти дней, проведенных в седле, ночевок на голой земле или на мешке соломы сиденье казалось донельзя жестким и неудобным.
— Ну, — начал Гунтер, — рассказывай, друг мой, как обстоят дела на границах империи.
Хаген продумал ответ заранее; он чувствовал, что сейчас не к месту говорить о грозящих разыграться невзгодах и горестях, но в то же время не собирался давать королю ожидаемый ответ, скрашивать его несчастье улыбкой или шуткой: Хаген славился остроумными рассказами о своих приключениях. Ведь потом, когда он останется с Гунтером наедине, поведать правду будет куда тяжелее.
— Я многое повидал, — уклончиво отвечал он, — Но все это не так уж важно и может потерпеть. Сперва я хотел бы услышать о том, что творится в Вормсе. Кроме того факта, что король Бургундии упал с лошади.
Все резко замолчали, и Хаген почувствовал — несмотря на то что не отрываясь глядел на Гунтера, — как на лицах Эккеварта, Гизелера и Фолькера отразился ужас. Хаген был, скорее всего, единственным в Вормсе, кто мог позволить себе подобное замечание. Но на этот раз он явно перегнул палку. Однако Гунтер улыбнулся, обстановка разрядилась, и все громко расхохотались.
— Хорошо сказано, Хаген из Тронье, — молвил Гунтер, отдышавшись, — Видимо, и в самом деле пострадавшему лучше воздержаться от острот. Это, — он бросил пристальный взгляд на остальных, — сделают за него окружающие.
Все опять рассмеялись, но Гунтер властным жестом оборвал их:
— На самом деле, Хаген, что ты скажешь о результатах похода?
Хаген отвел взгляд. Король расспрашивал его не просто из любопытства, но услышать он хотел сказку, а не правду. А Хаген не был сейчас настроен рассказывать сказки.
— Ничего особенного, — Он опять попытался уклониться от ответа, — Все идет своим чередом. Времена наступили трудные, но спокойные.
Гунтер нахмурился, и Хаген заметил, как его пальцы изо всех сил сжали серебряный кубок. На изящной руке короля красовались два новых массивных богатых перстня. Хаген неодобрительно покосился на них — он терпеть не мог, когда мужчина нацеплял на себя побрякушки. Гунтеру же это было и вовсе не к лицу: его черты, манеры, осанка и так казались женственными.
— И все-таки, — настаивал Гунтер, — рассказывай, Хаген. Мы сгораем от нетерпения услышать о твоих подвигах. Иногда и старая история звучит по-новому для того, кто сидит дома, — Он улыбнулся: — Так ты убил дракона, дружище? Твой отряд представляет собой жалкое зрелище, и нашему лекарю придется повозиться не меньше недели, чтобы привести людей в чувство. Не дай Бог, им придется пропустить Пасху.
Хаген вспомнил о праздничных хлопотах при дворе и о словах Гизелера. Но колкость Гунтера пропустил мимо ушей, хотя понимал, что тот хотел его подначить. Пасха была одним из новых для него христианских обычаев, которых он не понимал, да и не хотел понимать.
— Нет, это был не дракон, — Тронье улыбнулся, — Всего лишь медведь. Маленький медведь. Он испугался нас больше, чем мы его.
— И еще дюжина разбойников, — вставил Гунтер.
Хаген кивнул. Людская молва, оказывается, его опередила.
— Точно. Но с ними вышло так же, как и с медведем, — стоило им увидеть, что они имеют дело не с безобидными купцами, а с воинами, разбойники обратились в бегство.
— Но никому не удалось уйти живым!
Хаген повернулся к Гизелеру. Глаза юноши горели любопытством, лицо покраснело от волнения. Хаген понимал, какого ответа он ждет.
— Быть может. А если кто-то и улизнул, то в ближайшие десять лет ему и в голову не придет заниматься этим ремеслом.
На лице Гизелера отразилось откровенное разочарование. На самом деле Хаген позволил скрыться почти всем разбойникам. Разве он должен был убивать людей лишь из-за того, что они смертельно голодны?
Он снова обратился к Гунтеру:
— Ты спросил, что я видел на пути, мой король. Не стану утаивать ответ: близятся горести. Беда только и ждет момента обрушиться на Бургундию.
Хаген сам удивился, что эти слова сорвались с его уст. Где-то в глубине души он жалел о сказанном, но теперь словно освободился от тяжкого бремени.
— Суровые слова из уст сурового воина, — промолвил Гунтер. — Все мои советники в один голос утверждают обратное, дружище Хаген. А когда я путешествую по стране, то вижу вокруг лишь счастливые лица и слышу детский смех. Конечно, короля всегда принимают с улыбкой, даже если терпят нужду. Но ведь последние зимы не были суровыми, урожай уродился богатый. Не случалось ни непогоды, ни эпидемий. Бог благосклонен к нам, Хаген, ведь он оберегает всех, кто почитает его. Почему же ты склонен видеть будущее в столь мрачном свете, мой друг?
