— Что вы собираетесь писать о моем сыне? — спросил Хавьер. — Единственное, чего мы хотим, — это чтобы он вернулся домой и все было, как раньше.
— Я хочу сделать что-то другое, чем мои коллеги. Мне нужно знать о нем больше. Мне хотелось бы прославить вашего сына. Я мало, еще мало времени здесь, в Город Солнца, и мне тоже нужна помощь. Я только начинаю. — Хотя репортер говорил довольно правильно, используемые обороты речи и выражения указывали на его англосаксонское происхождение. — Еще только один вопрос, уверяю вас. Что он изучает? — Журналист повесил фотоаппарат на плечо. Порывшись в карманах, достал маленький блокнотик и шариковую ручку.
— Он на последнем курсе института, — ответила Пилар. Ей понравилось слово «прославить», сказанное молодым иностранным журналистом.
— Вы можете рассказать мне о нем еще что-нибудь? Чем он увлекается? Какие предметы даются ему легче всего? — Говоря, репортер нервно теребил челку, спадавшую на лоб. У него были длинные, несколько растрепанные волосы. Он был очень худым и заметно устал.
— Мой сын — хороший студент. Что мне вам сказать! Точные науки привлекают его куда больше, чем гуманитарные. До аварии он хотел стать врачом. Не знаю, что взбредет ему в голову теперь, после того, как он выпутается из этой передряги. Очевидно, придется ждать.
— Мне хотелось бы, чтобы в своем материале вы написали о том, что, выскочив за ограждение, грузовик перевернул вверх дном будущее Лукаса и всех нас. Мой сын отмечал бы сейчас свой день рождения, если бы не этот ублюдок, который не остановился там, где этого требовал дорожный знак. Вам известно что-нибудь о водителе?
— Да, кажется, проба на алкоголь оказалась положительной.
— Так скоро стало известно?
— Кажется, да. Сейчас дело передается в суд.
— Я задаюсь вопросом, осознает ли он тяжесть того, что совершил…
— Вы можете сказать мне что-нибудь еще? — после недолгой паузы перебил его молодой журналист и продолжил беседу: — Ваш сын увлекался спортом?
— Больше всего ему нравилось ездить на велосипеде и мотоцикле… Он немного играл в баскетбол… Но где он проводил больше всего времени, так это перед компьютером. Вы же знаете, что сегодняшние молодые люди просто помешаны на Интернете.
— А что вы почувствовали, когда узнали, что единственной возможностью спасти сына является трансплантация?
— Мы очень обеспокоены. Это нечто неожиданное. Разве могли мы представить себе что-то подобное? Этим утром мой сын был в полном порядке. Только подумайте! Я до сих пор не могу поверить в то, что это действительно происходит с нами. Мне кажется, что это страшный сон, уверяю вас. Но… пожалуйста, простите, мне необходимо отдохнуть, — завершила разговор Пилар.
— Thank you, большое спасибо, что уделили мне внимание. Я уже ухожу, но прежде… не могли бы вы дать мне фотографию? Сожалею, что вынужден настаивать… Sorry!
Пилар открыла сумочку, достала кошелек и дала ему сделанную для документов фотографию сына, которую хранила там.
— Верните мне ее как можно скорее! Пожалуйста, не забудьте. Это самый последний снимок Лукаса, который у меня есть. — Когда она протянула журналисту фото, тот задержал свой взгляд на лице юноши.
— Где вы это опубликуете? — спросил Хавьер с оттенком недоверия.
— В газете…
— В какой газете? — снова задал вопрос Хавьер.
— Ну, в «Юниверсал»! — замявшись, ответил журналист. — Я принесу вам экземпляр и верну фотографию прямо в руки. Так что не потеряется.
— Хорошо, сынок. А как тебя зовут?
— Брэд Мун. Ну, большое спасибо. Я оставлю вам на всякий случай свой телефон. — Журналист написал номер своего мобильного телефона на листке из блокнота, который протянула ему Пилар.
— Откуда ты? — спросила она, разглядывая номер телефона.
— Из Северной Америки.
— Ты здесь недавно, не так ли?
— Yes, да, недавно. Ну, большое спасибо. — Явно нервничая и продолжая смотреть на них, он пятился к мотоциклу так же быстро, как и пришел. Затем журналист попрощался с ними взмахом руки и уехал.
Пилар, Хавьер и их сын Луис остались в одиночестве и, входя в подъезд, ощутили пустоту. Все выглядело по-иному. Не хватало Лукаса, и мысль о его отсутствии действовала угнетающе. Луис, почти не мигая, смотрел на родителей, когда они поднимались по лестнице. Казалось, что за этот день он стал лет на десять старше. Хавьер, который держал в руках ключ, никак не мог попасть им в замочную скважину. Войти в квартиру удалось только после нескольких неудачных попыток.
Оказавшись наконец дома, Пилар расплакалась. Это был молчаливый плач, когда слезы сами текли из глаз нескончаемым потоком, сопровождаемым непрерывными всхлипываниями. Муж обнял ее, не найдя слов, которыми можно было бы успокоить жену. Он сам находился на грани нервного срыва. Испуганный Луис прижался к материнской юбке. За последние несколько часов они пережили слишком много.
В какой бы угол жилища ни упал взгляд, он везде натыкался на то, что напоминало о Лукасе. Фотография последнего лета, на которой была вся семья, его книги, его записи, его пижама… Вся комната была заполнена вымпелами с марками мотоциклов, которые так ему нравились… Пилар находила успокоение среди предметов, окружавших ее сына. Она открыла шкаф и достала его вещи. Непостижимым образом создавалось впечатление, будто она приласкала его самого.
Между ними обоими существовала какая-то особая связь, вплоть до того, что Пилар интуитивно чувствовала, когда у Лукаса что-то было не так. Если у сына возникала какая-то проблема, больше обычного нравилась какая-нибудь девушка или ему было грустно, она всегда догадывалась об этом. Тем не менее на этот раз интуиция подвела ее и она не почувствовала опасности. Ей не было никакого знака свыше. Ее сын мог погибнуть, а она не узнала бы об этом.
В то время как Пилар наводила порядок в доме, мотоцикл Лукаса столкнулся с грузовиком. Разве возможно такое, чтобы она не почувствовала, что рожденный ею сын оказался между жизнью и смертью? Находясь всего лишь в нескольких метрах от места аварии, она была далека от происшедшей трагедии. Матери казалось странным, что она не ощутила ни спазма в желудке, ни укола в сердце, ни головной боли… Никакого знака! Но это было не так. С этой тоской она повалилась на кровать сына. Подушка хранила его запах. С самого детства Лукас спал, положив подушку на голову. Так он заслонялся от мира, от шума, мешавшего иногда его сну.
Пилар обняла подушку, закрыла глаза и начала перебирать в памяти картины из жизни старшего сына. Семнадцать лет — целая жизнь. Она видела, как он улыбался. Как красив он был! Черные волосы Лукаса, непослушные, как и он сам. Его карие глаза, полные жизни, и спокойный взгляд, в котором читалось нечто вызывающее. Сын был с ней, как и много раз до этого. Пилар могла чувствовать его щеку и даже жар его поцелуев. Сколько счастья, если закрыть глаза!
