Из последующего затем сбивчивого рассказа он узнал о событиях этого дня. В действительности же, которая, впрочем, с поправкой на некоторую импульсивность Повествования почти соответствовала изложению Эрны, в университете произошло следующее.
Часов в одиннадцать старшекурсников нескольких факультетов собрали в актовом зале, отменив положенные на этот час занятия. Минут тридцать ожидали большое начальство и наконец дождались. В сопровождении нескольких не то охранников, не то секретарей в зал вошел упитанный человек в партийной униформе с парой золотых изогнутых дубовых листьев на красных петлицах. Остановившись на мгновение в дверях, он молча вскинул правую руку, резко опустил ее и направился к кафедре, держа в левой руке красную папку. Он был коротко стрижен, с почти выбритым затылком и висками, шел, несколько наклонив вперед бычью шею, в которую глубоко врезался ворот коричневой рубахи. Весь вид партийного руководителя Мюнхена и Верхней Баварии предвещал только неприятности. И они сразу же начались
Взойдя на подиум украшенной имперским орлом кафедры, Гислер уперся в нее руками и уставился тяжелым взглядом в зал Его люди и пара человек из ректората уселись за стоявший рядом длинный стол. Наступила пауза, которую иначе как тягостной назвать было нельзя. Наконец, достав из своей папки несколько листков бумаги, гауляйтер поднял их над головой.
— Кто-нибудь из вас догадывается, что это такое? — чуть ли не прорычал он, поводя глазами. — Только не нужно строить из себя пай-мальчиков и пай-девочек! Мол, ничего не знаем, не слышали, не видели. Я не хочу читать здесь всю ту грязь, что нацарапана на этих бумажках. Здесь нет ни слова правды и ни единой путной мысли. В то время как лучшая часть немецкого народа сражается с врагами на фронтах и, напрягая все силы, трудится во имя победы в тылу, нашлись мерзавцы, пытающиеся опорочить нашу борьбу, осмелившиеся усомниться в нашей победе. Эти отщепенцы посягнули на фюрера! — взвизгнул Гислер.
Он театрально швырнул листки на пол и, переведя дух, продолжил свою речь. Она была достаточно сумбурна, с многозначительными, на взгляд оратора, паузами и частыми перескоками с одной темы на другую. Досталось всем. Преподавателям за то, что у них под носом студенты вместо того, чтобы учиться, шушукаются по углам, пересказывая содержание этих «вонючих писем» так называемой «Белой розы» (при упоминании о «Белой розе» его лицо исказилось гримасой отвращения). Студентам за то, что вместо того, чтобы быть бдительными, они своим интересом к листовкам только подзуживают изменников к дальнейшим действиям. Их родителям за плохое воспитание в своих детях патриотических чувств. Местному руководству национал-социалистского союза студентов Германии за близорукость… И так далее и так далее. Прошелся он даже по женской молодежной организации «Вера и красота»,[5]но к тому моменту смысл его слов уже мало кто воспринимал.
Во время своей речи Гислер энергично жестикулировал. Его левая рука с широкой красной повязкой, расшитой гирляндой золотых дубовых листьев, грозно летала над кафедрой, в то время как кулак правой стучал по ее крышке. Некоторая несвязность изложения и развязный тон еще с первых минут заронили в слушателях подозрение в трезвости гауляйтера.
Аудитория сидела, вжав головы в плечи и опустив глаза. Все чувствовали себя виновными не только в существовании листовок, но и в военных неудачах последних месяцев и недель. Казалось, что тень Эль-Аламейна и драма Сталинграда, похоронные марши по которому отзвучали по всей Германии менее двух недель назад, тоже легли тяжкой виной на их плечи.
Что касается Пауля Гислера, то его нервозность была вполне объяснима. Уже несколько месяцев гестапо перечитывало эти самые прокламации. Они знали их содержание наизусть. Знали, что письма рассылаются в почтовых конвертах во все концы страны, включая Австрию, и что центр заговора, несомненно, в Мюнхене — на родине национал-социализма. Именно здесь появились первые листовки. Их обнаруживали в будках телефонов-автоматов вложенными между страниц телефонных справочников, а жители Мюнхена вынимали их из своих почтовых ящиков. Но главное, все это зародилось и вызрело именно здесь, неподалеку от священной для каждого немца аркады полководцев Фельдхеррнхалле, у подножия которой пролилась кровь первых нацистских мучеников.
Последнее обстоятельство было как раз наиболее неприятным. При этом косвенные факты указывали именно на студенческую организацию. Более того, зараза, похоже, расползалась. Недавно появились серьезные основания подозревать уже и Гамбургский университет в причастности к деятельности «Белой розы». И, несмотря на все старания, никого не удавалось схватить за руку. А тут еще на стенах домов стали появляться надписи. Профессор Вангер как-то лично наблюдал картину, как полицейские, размахивая руками, словно регулировщики на перекрестке, призывали прохожих не задерживаться, скорее проходить мимо стены, с которой несколько рабочих соскабливали большие белые буквы. До того как надпись загородили фанерными щитами, он успел прочитать: «Долой Гитлера!»
— Вы думаете, почему я пришел именно к вам? — продолжал гауляйтер. — Да потому что кто, как не вы, освобожденные от фронта маменькины сынки, способны на эту низкую измену! Ну ничего, я найду вам занятие, более полезное для нашей борьбы, чем протирание штанов. Вы у меня научитесь орудовать лопатой и киркой. А иные и пороху понюхают. Это я вам обещаю!
Во время очередной паузы кто-то из девушек нервно хихикнул. На несколько секунд воцарилась гнетущая тишина. Глаза Гислера прищурились, а лицо приобрело откровенно скабрезное выражение.
— А вам, фройляйн, я тоже подыщу работенку по силам. — Выдержав паузу, он обвел ряды студентов взглядом, задерживаясь на редких женских лицах. — Вы, я имею в виду всех студенток, станете рожать по ребенку в год для нужд фатерлянда и фюрера. — Он окончательно пришел в восторг от своей идеи. — А кто из вас не сможет в силу каких-то причин найти себе партнера, ну, там, рожей не вышла, так я приставлю своих людей. Ха! Ха! Ха!
При этих словах он кивнул в сторону стола с сидевшими там эсэсовцами и функционерами гауляйтунга. Не успели некоторые из них угодливо осклабиться, как кто-то из задних рядов вдруг выкрикнул: «Да он просто пьян!» Аудитория загудела, потом поднялся шум. Через несколько секунд в возмущенных выкриках трех сотен голосов полностью потонули слова пытающихся призвать к порядку преподавателей. Гислер некоторое время смотрел на происходящее с ухмылкой на лице, затем собрал свою красную папку и спокойно направился к выходу. Следом, подобрав с пола листовки, вышел его эскорт.
Студенты повскакали с мест и бросились к дверям. Несколько десятков человек выбежали в коридор и что-то кричали вслед удаляющемуся Гислеру. Но ни он сам и никто из его сопровождения даже не обернулись.
Но и после ухода гостей университет продолжал бурлить. Много лекций и занятий в тот день было сорвано. Говорят даже, что ближе к вечеру большая группа студентов вышла на улицу и устроила что-то вроде демонстрации протеста. Впрочем, однажды такое уже было, когда несколько десятков человек выступили в защиту профессора фон Рентелена, отстраненного от работы и посаженного под домашний арест. Рентелен как никто умел с помощью тонкой иронии или исторических сравнений выразить на своих лекциях негативное отношение к режиму. Но выразить так, что предъявить конкретное обвинение было очень сложно. До поры.
