К ужину он возвращался в башню, усталый, неразговорчивый, равнодушно съедал все, что подкладывал ему на тарелку Фиделин, и, бывало, засыпал тут же, за столом. В таких случаях Фиделин все порывался унести его на руках, как носил когда-то меня. «Да вы что…» — сонно бормотал Перегрин и, пошатываясь, уходил сам.
Была у него одна особенность, о которой, похоже, знал я один и от которой мне становилось не по себе. Случалось это раза три или четыре — Перегрин о чем-то задумывался, а может быть, просто давал волю своему лицу, и оно неуловимо и странно изменялось. Начинало казаться, что он намного меня старше и знает что-то такое, чего мне и в голову никогда не приходило. Стоило окликнуть его в такой момент, и к нему возвращалась всегдашняя его улыбка и мягкое выражение глаз, а я еще долго потом приглядывался…
Фиделин относился к нему трепетно. Называл его «сынок», был всерьез озабочен его худобой и бледностью, кормил какими-то жуткими на вид сладостями собственного приготовления и служил ему порой ревностнее, чем мне, за что не раз получал по горбу.
Был у Перегрина еще один большой приятель — деревенский умелец, который в детстве сиганул с крыши на самодельных крыльях, покалечился и теперь сидел безвылазно дома, вырезая из дерева игрушки, украшения и все, что в хозяйстве годится. Финтифлюшки в нишах западной башни были делом его рук.
Вчера Перегрин приволок очередное его творение — деревянный шар, пористый и ноздреватый, выточенный из цельного куска. Внутри виднелись извилистые ходы, гроты и пещеры. Выглядело это на редкость омерзительно. Сияющий Перегрин сказал, что это именно то, что нужно, везет ему здесь на талантливых людей. Мало того, сделать нечто подобное по невнятным словесным описаниям под силу только великому. Я ответил, что раз он строит замок, то великими в округе должно просто кишеть, и удивляться тут нечему…
Из приятной полудремы меня вывели пронзительные крики и ругань под окном — полуденный перерыв закончился.
— Ой, опять Верзила, — забеспокоился Фиделин.
Я подошел к окну. Внизу, под лесами главной башни, собиралась небольшая, но плотная толпа. Чавкая по грязи, рысью подбегали опоздавшие. В центре, на пятачке свободного пространства, стояли друг против друга Перегрин и чудовищных размеров рыжий мужик с лопатой. Перегрин напряженно улыбался. В руках у него белел вчерашний шар. А мужик, опершись на лопату и выставив вперед багровую морду, орал:
— Не полезу! Хрен тебе! Думает, «пожалуйста» сказал, так я и полезу! А я не полезу!
Перегрин отвечал тихо и неразборчиво, только один раз явственно послышалось: «Да пойми же ты…» Бедняга, как всегда, хотел, чтобы его поняли. Будь здесь кто-нибудь из стражи, мужик бы этот без разговоров полез хоть в преисподнюю. Но вам, уважаемый мастер, желательнее, чтобы солдаты в деревне кирпич грузили. Так что давайте выпутывайтесь сами.
Зрители гоготали. Мужик вопил, что много тут над ним командиров, которых он, Верзила, соплей перешибить может, и давно пора бы всем этим недоноскам пойти куда подальше и дать Верзиле свободу трудиться как он хочет, и уж без них-то, командиров, Верзила горы свернет. Перегрин что-то негромко ответил, и зрители повалились друг на друга от хохота. Свободолюбивый труженик нечленораздельно взревел и взял лопату наперевес. Перегрин отступил на шаг-другой, но дальше было некуда — веселившийся народ и не думал выпускать его из круга. Перегрин беспомощно огляделся. Я схватил меч и кинулся во двор.
К моменту моего появления зрителям уже стало не до смеха, и кое-кто несмело восклицал: «Верзила, слышь, остынь ты!» Я очутился за спиной мужика очень вовремя: он свирепо размахивал лопатой перед лицом Перегрина.
— Не надо! — закричал Перегрин, и, подстегнутый этим криком, я с ходу всадил меч Верзиле под лопатку. Он подавился очередным своим ругательством, выронил лопату и застыл. Рванув меч на себя, я свободной рукой пихнул его в спину. Он грохнулся в грязь к ногам Перегрина, как медная статуя, и больше не двигался. Я обвел взглядом притихшую толпу, всех этих низколобых и коренастых ублюдков, и сказал негромко и буднично:
— Так будет с каждым, кто посмеет хоть раз возразить мастеру. А теперь работать.
И они разошлись. Охотно и торопливо. Никто не задержался возле мертвого тела, никто даже не взглянул, словно это был давно знакомый предмет, которому посреди двора самое место. Перегрин не двигался, глядя на поверженного Верзилу с ужасом. Мне захотелось сказать что-нибудь ободряющее, вроде «не беда, малыш, все хорошо, что хорошо кончается». Но он вдруг поднял на меня огромные, потемневшие глаза, и все, что я хотел сказать, застряло у меня в горле.
— Что вы наделали? — произнес он. — Что вы наделали?
— Я помог тебе, — не совсем уверенно ответил я.
— Кто вас просил? — горестно сказал он. — Я ведь крикнул вам — не надо… Вы сами не понимаете, что вы наделали. Не понимаете…
— Нет, понимаю, — сказал я, сдерживаясь. — Я только что спас тебе жизнь. Но если ты недоволен, обещаю, что такого никогда больше не будет.
С этими словами я пошел к себе, держа на отлете окровавленный меч. Не задумываясь, походя осквернить благородное оружие и вместо благодарности услышать такое…
Я долго вытирал и заново полировал клинок, шепча ему подходящие к случаю ритуальные извинения. Приказав Фиделину принести вина, подошел к окну с полным кубком в руке. Верзила в одиночестве лежал посреди двора. Народ суетился на лесах. Перегрина не было видно.
— Уберите падаль! — яростно заорал я.
Впору было напиться. Пропади пропадом все Перегрины на свете. Верзила заслуживал самое большее веревки. Висеть бы ему на какой-нибудь балке другим в назидание. Так нет, полез князь позориться. С фамильным клинком на мужика с лопатой.
— Ваше здоровье, — сказал я и чокнулся с кувшином.
Когда сгустились сумерки и вино подходило к концу, я был умиротворен, смягчен и благодушен. Вылив остатки в кубок, я услышал вдруг быстрые шаги на лестнице.
Дверь распахнулась, и в комнату вместе со сквозняком ворвался Перегрин. В руках у него был все тот же шар, а в глазах такой ужас, будто только что при нем поубивали по меньшей мере десяток Верзил и к ним в придачу дюжины две женщин и детей.
— Князь, — молвил он, задыхаясь от бега, — все гораздо хуже, чем я предполагал.
— О, малыш… — протянул я. — Стоит ли так убиваться из-за какого-то толстого сукина сына… Плюнь. — Я показал, как надо плюнуть. — Садись, выпьем. Правда, тут уже не осталось ничего… Велю принести.
— Выслушайте, пожалуйста, — сказал он.
Изо всех сил стараясь говорить спокойно и медленно, он поведал мне, что в подвале центральной башни есть некий саркофаг, закрытый каменной плитой. Нужно его открыть и положить внутрь шар. В левый дальний угол, очень плотно к стенкам. Сделать это надо было еще утром, и мог это сделать только Верзила, и кроме него…
— Эту работу может выполнить любой, — закончил я снисходительно. — Если он, конечно, не такой дохлый цыпленок, как ты.
