Юран понял, что надерзил сверх всякой меры. И поэтому продолжил дерзить:
— Слабо тебе, старикашка.
Жандарм ударил, без замаха, отработанным движением, и, будь Юран человеком, ему бы несдобровать. Однако кентавр устроен немного иначе: Возницкий только ухнул и слегка коснулся плеча обидчика кулаком. Михал-Юрич с тяжелым вздохом опустился на пол.
— Без рукоприкладства! — Юран навис над своим куратором. — Я вам не быдло какое-то, я государь.
— Да какой ты… государь… ты на себя по… смотри. — Шеф с трудом дышал. — Я тебя под три… бунал…
— Спокойно, дяденька, спокойно, у нас еще спектакль сегодня. — Поджилки у Юрана от собственной наглости все-таки тряслись, но он понимал, что все уже слишком далеко зашло и теперь его со счетов скидывать поздно. — Что с императором?
— Пошел ты! — Михал-Юрич потер левую грудь… закрыл глаза…
Юран склонился над шефом. Тот не дышал.
Народу прибывало. Несмотря на жуткий мороз, люди шли к Зимнему, дабы засвидетельствовать почтение монарху. Крокодил никогда не понимал, как можно почитать то, что не приносит никакой пользы, поэтому с интересом вглядывался в лица, пытаясь отыскать в них хозяйское тавро. Лица попадались разные, было любопытство, ожидание праздника, но рабская покорность не встречалась. Люди искренне верили в то, что пришли на праздник.
Постояв на тротуаре Невского еще немного, Крокодил растворился в толпе.
Чердак, который он оборудовал под «пешку», отличался ухоженностью и даже некоторым шиком — какой-то чудак из жителей дома установил здесь телескоп, подле которого поставил кресло-качалку, столик со стаканами и фарфоровым чайничком. Видавшая виды настольная лампа исправно работала, стены были увешаны всевозможными таблицами, графиками, картами звездного неба и прочей астрономической дребеденью. Оптику, правда, хозяин унес с собой, да и не бывал здесь как минимум с лета, но это даже к лучшему видимо, зимой у него перерыв. А терраса, на которую выйдет император, чтобы принять парад в свою честь, прекрасно просматривалась и невооруженным глазом. С самого утра ее несколько раз чистили от снега, мелкой пылью сыплющегося в морозном воздухе.
Шум стих. Грянули первые такты гимна, на террасу вышел царь.
Сергей Мироныч Киров любил смотреть на звезды. В сороковом году, после полета Чкалова в космос, токарь Мироныч уже выработал вредность на Путиловском, вышел на на пенсию и стал посматривать вверх. Там ему открылась бездна, звезд полна.
Нынче ему исполнилось уже… дай Бог памяти… сто двадцать в две тыщи шестом стукнет, три века прожил, так, значит, сто семнадцать. Большую часть времени он проводил у телескопа, в переоборудованном под обсерваторию чердаке. Соседи поначалу косо поглядывали, но потом некоторые наблюдения пожилого астронома-любителя стали публиковаться в журнале «Наука и жизнь», о нем сняли документальный фильм, и вскоре чердак перешел в полное ведение Мироныча.
Последнее время ноги стали плохо слушаться хозяина, летом Киров вообще загремел в госпиталь, но ничего, оклемался. Сегодня вот почувствовал себя сносно, думал до площади сползать, парад посмотреть, но вовремя одумался: какой, перхоть старая, тебе парад, дома сиди.
Однако посмотреть его можно, и очень даже легко.
Мироныч оделся, прихватил с собой бинокль — телескоп настраивать долго, не стоит возиться, да и кто с гаубицей на куропатку ходит? Восьмидесятикратной цейсовской оптики будет вполне достаточно.
Минут десять он поднимался по лестнице. Торопиться смысла не было: парад — дело не быстрое, ноги и сердце доктор велел поберечь, однако и не оставлять без нагрузки, так что медленно, но верно старик поднялся до шестого этажа.
Некоторое время Мироныч разглядывал дверь обсерватории, не решаясь войти. На чердаке были посторонние. Добро б парад пришли посмотреть, а вдруг парочка?.. Конфузно будет. Тем более что изнутри доносились негромкие ритмичные хлопки. Что же делать?
Сергей Мироныч вздохнул и постучал.
Вот, блин, маскарад, только и успел подумать Юран, когда на плечи ему нацепили горностаевую мантию, а на голову водрузили корону. Чувствовал себя Возницкий последним дураком: что будет носить такое, не мог даже и помыслить, а тут раз — и царь!
— Возницкий, вам пора.
Шефа уже полчаса как увезли, разбирательство оставили на потом, за него остался жандарм в чине штабс-ротмистра. (Из кавалеристов особист, подумал Юран.) Держался он подчеркнуто официально, панибратства не допускал и понравился кузнецу гораздо меньше, чем покойный куратор. Он и сопровождал Юрана, когда тому пора было предстать перед народом.
Перед самой террасой штабс остановился и спросил:
— Металлические предметы в карманах есть: ключи, монеты, булавки, оружие?
— Откуда? — пожал плечами кентавр. — Гол как сокол. Еще императора изображаю… А, нет, вру — подковы.
Жандарм побледнел.
— Что такое? — смутился Юран.
— На террасе будет включен мощный электромагнит, любая железная вещь в радиусе трех метров прилипает к полу намертво, вместе с обладателем.
Кузнец вздохнул с облегчением:
— Фу, напугал! У меня нержавейки, легированная сталь, присадок столько, что никакой магнит не возьмет.
— Точно?
— Не будь я кузнец.
Офицер достал из кармана мобильник, набрал несколько цифр и, едва ему ответили, приказал:
— Готовность номер один! Объект пошел. По моей команде включаем поле.
Оторвавшись, он легонько подтолкнул кузнеца к дверям:
— Ну, с Богом.
На первых тактах гимна Возницкий со всей возможной в его положении грацией подошел к перилам, стараясь не наступить на мантию и не уронить корону, и только тогда вспомнил, что подковы держатся на обычных черных гвоздях. Но было поздно — ноги намертво приросли к ковровой дорожке.
Кузнец вздохнул и посмотрел вокруг. Такого количества народу он не видел даже на вокзале.
Народ тоже узрел царя, и по площади пронеслось троекратное «ура».
И Юран понял, что все рады его видеть. Несколько тысяч человек стоят на морозе и приветствуют его, простого кузнеца Возницкого… Ну, они, конечно, не знают, что он простой кузнец, но ведь радуются. Не чужой он, значит, свой. Даже слезы на глаза наворачиваются.
Возницкий сверкнул зубами и помахал рукой в ответ. Начался парад.
Едва Преображенский полк развернулся для торжественного марша с равнением на августейшую персону, Юран получил первую пулю. Он чувствовал, что целились ему прямо в лоб, чуть выше переносицы, точка, куда должна была вонзиться пуля, горела, будто ее вьетнамским бальзамом натерли. Однако электромагнитное поле изменило траекторию, поэтому пуля попала в круп.
Боли он почти не ощутил, разве что задние ноги вдруг резко начали слабеть. Юран крепко ухватился за перила и перенес тяжесть тела на передние, пытаясь высмотреть огневую точку.
