Михаил вёл танк короткими зигзагами. На поле уже горели три немецких танка.
Павел поймал в прицел ещё один танк.
— Остановка!
Танк замер. Михаил поправил прицел и нажал педаль спуска. Выстрел! Немецкий T-III крутанулся на месте и остановился, подставив борт.
— Бронебойный!
И тут же влепил снаряд по корпусу, между катков. Раздался взрыв, с танка сорвало башню.
— Ещё один испёкся! — оповестил Павел экипаж.
Другие «тридцатьчетвёрки» тоже вели активную стрельбу. На поле застыли неподвижно уже семь танков врага.
И немцы дрогнули. В прямом бою против Т-34, без поддержки артиллерии шансов у них было мало. Немецкие танки поползли назад и скрылись за бугром.
Наши Т-34 остановились.
— Все целы? — затрещала рация. — Стародуб?
— Цел, подбил два танка.
— Супрунов?
— В порядке. И я два подбил!
— Иванютин?
— Цел, командир. Только одного успел ущучить.
— Спать меньше надо! Снаряды остались?
Павел повернулся к заряжающему.
— Сколько у нас бронебойных осталось?
— Четыре штуки, и осколочных семь.
Павел доложил. Ситуация со снарядами у всех была похожей. На небольшой бой хватит, не более.
— Ждите указаний.
Ивлев отключился. Наверное, пытается связаться по рации с командиром батальона.
Приказа Павел не получил — не успел. Немцы выкатили из-за бугра две пушки. Увидев это, Павел закричал заряжающему:
— Осколочный!
Клацнул затвор пушки. Павел приник к прицелу, и в этот момент по корпусу танка раздался страшный удар. Потянуло дымом, и Павел потерял сознание.
Очнулся он от боли в ногах. Немилосердно трясло — его куда-то везли.
Пашка открыл глаза.
Он лежал на моторном отсеке танка, рядом с ним сидел заряжающий Сергей.
— Очнулся, командир?
Непослушными пересохшими губами Пашка спросил:
— Что случилось?
— Подбили нас, командир! Только двое нас из экипажа осталось. Танку — хана полная.
— А я как здесь?
— Я успел через нижний люк вытащить. Три наших танка сожгли с экипажами, только танк Супрунова остался, да снарядов нет.
— Ногам больно.
— Так ведь ранен ты, командир. Ничего, до госпиталя довезём, там подлечат. Потерпи.
Танк рычал, вздрагивая всем корпусом на кочках и рытвинах. В эти моменты становилось особенно больно, и Павел закусывал губу, чтобы не закричать.
Пытка продолжалась ещё около часа.
Наконец танк встал. Из башенного люка выбрался Супрунов.
— Жив?
— Вроде.
— Кажись, добрались.
Вчетвером Павла сняли с кормы танка, перенесли и уложили на носилки. Понесли. Носилки раскачивались, и у Павла закружилась голова.
— Куда мертвяка понесли? — раздался мужской голос.
— Да он же ранен, ты чего?
— Так ногами вперёд несёте.
— Врача давай, видишь — товарищу нашему плохо, ранен он.
— Сейчас. Поставьте пока носилки.
Вскоре к носилкам подошёл военврач в забрызганном кровью халате и с папиросой в зубах. Осмотрев Павла, он сказал:
— Оперировать надо, только медсанбат наш эвакуируется — немцы прорвались. Сейчас только перевяжем, и грузите на грузовик.
Павла перевязали прямо поверх окровавленного комбинезона.
— Ну, бывай, Стародуб! Может, ещё свидимся.
Его боевые товарищи осторожно пожали ему руку, и танк, взрыкнув мотором, уехал.
Двое санитаров погрузили носилки с Пашей в грузовик, где уже лежало несколько раненых. В кузов забрались легкораненые, заняв все свободные места. Двое сели в кабину, а один даже встал на подножку — окружения все боялись, как огня.
Грузовик ехал долго, больше часа, пока легкораненые не закричали: «Волга!» Грузовики погрузили на паром и переправили через реку.
Госпиталь располагался в небольшом селе недалеко от Сталинграда, в здании школы.
После осмотра раненых носилки с Павлом понесли в операционную. Бинты разрезали вместе с комбинезоном. Хирург осмотрел ноги Павла и покачал головой:
— Эк тебя осколками нашпиговало! Потерпи.
Доктор сделал несколько уколов новокаина рядом с ранами и начал орудовать инструментами. Пашке всё равно было больно, он ощущал, как доктор ковыряется в его теле пинцетом, извлекая осколки. Осколки военврач бросал в таз.
Пашка считал сначала — один, два, три, четыре… Потом он сбился со счёта, потому что доктор спросил:
— Что ты там шепчешь?
— Осколки считаю.
— Чего их считать, я тебе их после подарю. Повезло тебе, парень, кости целы, а мясо нарастет.
Пашку отпустило. В дороге он переживал, что перебиты кости, что он может остаться хромым, или, что ещё хуже — что ноги ему отрежут. Видел он в Саратове, во время учёбы в танковой школе, инвалидов без ног. Они ездили по тротуарам на самодельных тележках, на которых вместо колёс стояли подшипники. Гремела такая тележка сильно. Инвалиды отталкивались от тротуара деревяшками, которые держали в руках. Пашку обуял ужас, когда он увидел безногого инвалида в первый раз. Но его миновала эта тяжёлая доля.
Хирург наложил швы, перебинтовал:
— Всё, герой.
— Почему «герой»?
— Не кричал, не матерился — достойно вёл себя. Сестра, уносите его в палату.
Павла перенесли в палату, переложили на кровать. Как давно он не лежал на чистом белье! Он попытался вспомнить и не смог — провалился в сон.
Проспал Пашка часть дня и всю ночь. Утром же весь госпиталь был разбужен грохотом взрывов, от которых сотрясалось здание. Немцы бомбили село и переправу через Волгу.
Среди раненых пополз слух, что госпиталь будут эвакуировать в тыл.
На следующий день слухи подтвердились. Пришли грузовики, в госпитале началась суета. Грузили раненых, медицинское оборудование и везли до какого-то безымянного полустанка, где перегружали в санитарный поезд. Тяжелораненых располагали на нижних полках, Павла уложили на верхнюю, боковую.
Поезд загрузили быстро, часа за два. Он сразу же отправился с полустанка — боялись налёта вражеской авиации. Мирно постукивали на стыках колёса, вагон раскачивало, и Пашка уснул.
Они ехали почти сутки. Павел выспался, отдохнул, отмяк душой. И всё бы хорошо, да беспокоили раны. Из них сочилась сукровица, потом появился гной. Повязки промокали, и их приходилось часто менять. Когда отдирали от ран присохшие бинты, Павел едва не кричал от боли.
