Книга Как делать погоду - Улья Нова

За спиной протрубила сирена. На все лады взвизгнули сигнализации припаркованных машин. Вдоль чугунной ограды бульвара, в потоке несущихся иномарок и суетливых «копеек» чинно лавировал грузовик. Вместо кузова он вез подсвеченный неоном экран, на котором мерцали большие лиловые буквы: «Сатирический журнал “Индюк”. Издается с 1928 года. Чистейший юмор, не содержит ГМО, красителей и Е-добавок. Требуйте в киосках города».

Старикан тоже обернулся, по слогам разобрал:

– Стар-че-ский-жур-нал… Надо же, только что о нем думал. Вот тебе еще доказательство, что мысль материальна. О чем подумаешь – то немедленно и появится. А что это они меленько приписали там внизу? – засуетился он. – Не телефончик? Запиши-ка контактную информацию мне вот сюда. Карандаш у тебя есть? Мой возьми, только не забудь вернуть… «Индюк…» Помню-помню, лет пятнадцать назад был такой журнал. Я его в «Союзпечати» брал вместе с газетой, где программа телевидения на будущую неделю. Но тогда он еще не назывался старческим, там публиковали карикатуры на пьяниц и осмеивали любителей красивой жизни.

Пока я послушно записывал огрызком чернильного карандаша на выцветшем клочке газеты адрес и телефон сатирического журнала, старикан вскочил со скамейки, театрально сдернул шапку, распушил седые патлы, глянул из-под бровей и сурово изрек: «Надеюсь, представляться не надо. Я в Москве и далеко за ее приделами хорошо известен. А ты, сказочник, признайся, сразу меня узнал?»

Пришлось прикусить огрызок карандаша и приглядеться внимательнее. Показалось, я и вправду где-то его раньше видел. Беззубого, в пуховике-тулупе, с распушенными по плечам волосами и клокастым совочком бороды. Не этот ли старикан однажды гордо прошел по вагону загородной электрички с маленькой гнусавой гармошкой? А в другой раз, перекрикивая стук колес и шепотки пассажиров, предлагал мешочки с лавандой, антикомариный спрей и мочалки, пропитанные моющим средством для чистки сковородок. Припомнив еще кое-что, я понял, что старикан давно и упорно преследует меня. Однажды мы с ним оказались вдвоем на пустынной платформе. Я заглядывал в урну, потому что, выбравшись из переполненной, раскаленной электрички, сочиняя на ходу свою будущую жизнь, по рассеянности выбросил туда проездной на метро. От этого меня захлестнули разочарование и предчувствие неудач. А этот дед маячил в сторонке с большущим рюкзаком на плечах и следил за мной с осуждающим любопытством. Как-то я видел его, медленно шаркающего вниз по Тверской, под дождем, с пластмассовым синим ведерком в руке и спиннингом на плече. За пару недель до круиза Алены, он-он, хитро прищурившись, сидел напротив меня в метро, вгрызался в большущее антоновское яблоко, прижимая к груди старый портфель, откуда торчал витой шнур телефонной трубки.

Но, возможно, я ошибаюсь. А что, если тут, на берегу Чистых прудов, гордо уперев кулаки в бока, передо мной стоит знаменитый в прошлом киноактер, исполнитель авторской песни, популярный в советское время дирижер, сумасбродный дрессировщик тигров, вышедший на пенсию и всеми забытый телеведущий, селекционер, скрестивший в конце 70-х вишню и ольху. Вполне возможно, сознание мое так притупилось от невидимой бобины, от моих сказок и ударов об лед, что, щурясь в зеленоватом свете фонаря, я никак не могу узнать солиста популярного цыганского ансамбля. Или беззубого космонавта, который съел сегодня на обед три зубчика чеснока, а под вечер отправился запускать над прудом петарды. Мало ли знаменитостей снует по московским улицам, оставляя следы подошв на зебре пешеходных переходов. Новоиспеченных звезд, которые только-только вспыхнули из безвестности и небытия. Меркнущих светил, норовящих удержаться на плаву и все же стремительно исчезающих в дымке окраинных будней. И позабытых кумиров, слава которых отгремела, а похвальные грамоты, газетные вырезки и значки – выцвели и рассыпались в пыль. Если вдуматься, в переулках центра, в серых зданиях редакций и киностудий ежесекундно случаются чьи-то заветные «и-тут-откуда-ни-возьмись», сотни неприметных людей обретают узнаваемые лица, поступают на конвейер развлечений, тесня на обочину поблекших, обессиленных и состарившихся. Новые и новые фамилии становятся громкими, рвутся в сознание со страниц журналов, мигают в новостных баннерах, вспыхивают на придорожных рекламных щитах, переливаются на глянцевых наклейках вагонов метро. Будто явившись из облака автомобильных выхлопов и окраинных переулков, многочисленные именитые личности мельтешат перед глазами, предлагая пережить сотни происшествий, обдумать десятки высказываний, заполняя чью-то пустую и бесцветную жизнь. Среди бесшумного листопада или порывистого ветра, разносящего по городу хрустальный дождь, неприметный продавец термометров старается поменьше осматриваться по сторонам. Ему скучно и тоскливо, очнувшись от дремоты, по-прежнему обнаруживать себя на раскладном рыболовном стульчике, мерзнущим перед клеенкой с разложенными на ней ситечками и лейкопластырями. Он судорожно ищет, чем бы заслониться от тягостных воспоминаний и горьких слов, умеющих назойливым сэмплом проникать внутрь и снова звучать в голове. Прячась от милиционеров за кустами, продавец термометров разворачивает заранее купленный журнал о тех, кто временно вырван из скучной толпы прохожих, плетущихся от метро к бледным девятиэтажкам. Вооружившись очками, прикрывшись зонтом от дождя и ветра, продавец термометров предпочитает подглядывать за сказочной жизнью людей, которым дают слово в радиоэфире и разрешают проникать в телеэкран. Поплевывая на палец, неторопливо перелистывая страницы, продавец забывается, согревается и перестает чувствовать изжогу. Для этого знаменитости и необходимы. Они заменяют таблетки от головной боли, служат отличным снотворным и проверенным средством от радикулита. В другой день они лечат от скуки, приступов уныния и простуды. Порой – даже от перхоти и облысения. А еще все эти крупные и мелкие звезды помогают пассажирам метро отвлечься от давней обиды, от отчаяния, от жгучей безысходности и скоротать десять минут пути по кольцевой линии в час пик.

Оглядев старикана еще раз, я заметил стоптанные ботинки, синие форменные штаны, мятую голубую рубашку, торчащую из наполовину расстегнутого пуховика. Я обратил внимание на его забинтованный палец. А еще на веник, который он извлек из пакета и зачем-то держал наготове. Все эти приметы не подсказывали, кто передо мной, где мы могли встретиться раньше. Стараясь помочь, старикан повернул голову в профиль, гордо расправил плечи, замер посреди тропинки, преградив путь парам, гуляющим вдоль пруда. И нетерпеливо подбадривал: «Ну, пропащий? Неужели не узнаешь? Торопись, а то обижусь, расстроюсь, начнется снегопад, какого ты в жизни не видывал, весь город по горлышко заметет».

Потоптавшись еще немного, он энергично замахал веником над головой, приговаривая: «Начинаю расстраиваться, посылаю обиду ввысь». Будто в подтверждение его слов, темно-синее, ждущее и таинственное небо над прудом вздрогнуло. В кругу мутного фонарного света что-то блеснуло, шевельнулось, замельтешило. На рукав куртки, медленно покачиваясь из стороны в сторону, опустилась большущая кружевная снежинка. Рядышком сели две поменьше. А потом еще и еще: сиреневые и голубые, перламутровые и серебряные снежинки осыпали куртку, нависли на бровях, засверкали на пуховиках и в волосах прохожих. Стараясь сосредоточиться, я поскорей запихнул карандаш и бумажку с адресом журнала в карман куртки, приподнял воротник, внимательнее пригляделся и напряг память. Тогда, не выдержав мучительной паузы, громким голосом конферансье старикан объявил. Его торжественные слова огласили каток, окатили кипятком дремлющих в пробке водителей, напугали парней, просивших прикурить, влетели в форточки соседствующих с прудом домов, встревожили собачонок, залившихся пронзительным лаем. И стряхнули ворон с деревьев, черневших вдоль берега.