– Ну, здесь вы что-то путаете! На карачках это не я, это, скорее, вы…
Моя ухмылка стала вроде спускового крючка. Необъяснимым образом она высвободила свое многострадальное колено, в результате чего крыло дивана всей чудовищной тяжестью легло на ее левую грудь. Далее она, согнув ногу до предела, вдруг распрямила ее с неуловимой для глаз быстротой. Диван даже не дрогнул, а вот я, ударенный пяткой в лоб, отлетел через всю комнату, под окно.
Очнулся я на полу.
– Ну, теперь-то вы, надеюсь, видите это? Там, сзади… в глубине?
И я сначала увидел, а потом, когда по-пластунски подполз поближе, присмотрелся к увиденному повнимательней.
– Эти журналы лежали в шкафу, – сказал я, имея в виду рассыпанную по полу прессу. – А еще минуту назад – на столике…
Увы, опрокинутый столик оказался на траектории моего полета.
– И вы больше ничего не видите?!
Пакетик с контрацептивом был на виду, среди изданий, которые приличным гостям лучше не показывать. Всю эту мерзость, между прочим, я прятал на самом дне ящика с бельем.
– Это не мое, – сказал я, стараясь не смотреть ей в глаза. Я смотрел на пакетик, она тоже.
– Знаю. Это я купила, – созналась Черновласка.
Какое-то время комнату наполняла тишина ватной консистенции. Я не притрагивался к пакетику, и чем дольше он лежал между нами, тем неприличнее выглядел.
– Мы же не дети, – пояснила она. – Давайте отложим эти глупости на потом. Была бы признательна пану, если б он в конце концов посмотрел под диван. Там что-то есть…
– Вы положили презерватив на столик, и он упал. – Ничего более глупого сказать было нельзя. – Вы что, специально…
– О господи!.. Это у нас такой народный обычай: когда приходят в гости, переодеваются в ночное белье и кладут пачку… этих на столик у постели… Да посмотрите же наконец, что там!
Делать было нечего. Я лег на живот рядом с ногой в снежно-белом носочке. Удивительное дело, он был девственно чистым даже на подошве. О нет, не в них она пришла ко мне. Скорее всего носки были особым, секретным компонентом плана, с помощью которого меня собирались оболванить.
– Нет там ничего, – сообщил я, обозрев скомканные простыни, подушку и свою пижаму, почему-то оказавшуюся на полу.
– Неужели не видите?! Там, где защелка! Я начала поднимать диван, а оно как стукнет, нехорошо так… Ну, знаете, как это… Я туда заглянула, а оно там…
– Вы мне загораживаете, – буркнул я. – Ногой загораживаете…
Я придвинулся к ней совсем уж близко: мое ухо коснулось ее ноги. Я заглянул и затаил дыхание и медленно, одними глазами, проследил, куда тянется леска. На тот гвоздик я поначалу не обратил внимания, ища чего-то более существенного. Не зря же она просидела, скрючившись, семь часов подряд.
Эта штука оказалась совсем не там, где я ожидал ее увидеть. А гвоздик и вовсе!.. Он торчал как раз посреди доски, за которой находились пружины. Теоретически он мог находиться там со времен Гомулки и Циранкевича, когда и был произведен мой антик. Но во-первых, даже тогдашняя, напрочь оторванная от реалий жизни экономика не практиковала забивание гвоздей шляпкой вперед. Во-вторых, кто-то потратил время, чтобы затупить острие гвоздика. Ну и в-третьих, я бы уже давно разодрал подушку, зацепившись об это паскудство.
– Что вы там делаете? – прошептала потерявшая терпение черноволосая колдунья. Да-да, я так и назвал ее про себя – «колдунья», ибо, как полагалось сказочному персонажу, она одарила меня двумя совершенно бесценными дарами. Первым ее даром была, сами понимаете, любовь. Ну не очень чтобы сказочная, но уж точно – практически с первого взгляда. Ценность другого дара не имел права подвергать сомнению никто из живущих на свете. Жизнь – штука стоящая, а уж тем более для того, кому ее подарили. Точка. Абзац.
Был еще один подарочек, который я мог бы приписать колдунье, но уверенности в том, хочу ли быть трезвым, у меня не было.
– Вы что, заснули?
Слишком долго я лежал без движения.
– Зачем вы пришли?
– Я… я хотела нанять вас, – осторожно ответила Черновласка. – В качестве детектива. То есть… ну, не совсем детектива…
– Ясно, – сказал я.
Поднявшись на ноги, я на глаз прикинул расстояние между полом и приподнятым крылом дивана. Я подтащил кресло, установил его рядом с потенциальной работодательницей и снял с полки стопку книг.
– Вы что-то сказали? – спросила она.
– Я берусь за ваше дело.
Только сейчас у меня хватило мужества посмотреть ей в глаза.
– То есть… Но я ведь не рассказала еще пану, о чем…
– Потом, – перебил я. – Еще немножко потерпите?
В ее глазах смешались надежда и неуверенность. Ничего удивительного: слишком резкой была смена моего настроения.
– Немножко – это сколько? – тихо спросила черноволосая. – Пока вы будете звонить в полицию или?…
– Или, – сказал я. Она побледнела. – Я знаю, о чем вы думаете.
– Нетрудно догадаться. – Она уже почти шептала. – Это ведь бомба, правда? И вы хотите ее обезвредить…
Я кивнул:
– Конечно, полицейские будут трезвые. И у них есть всякие приспособления. Но ведь не больше того…
– Вы так думаете?
– У них нет такой мотивации, как у меня. Если рванет, я разом потеряю и дом, и клиента.
– Не дом, – поправила Черновласка. – Снятую жилплощадь. А что касается клиента… Ну, в общем, я не золотая жила.
– А вот это вы зря сказали. Погибать, так уж хотя бы с бодрым блеском в глазах.
– Но я не хочу, чтобы вы погибли!
– А я хочу, чтоб не погибли вы. – С минуту мы молчали. – И потом, есть еще один повод.
Она сообразила с лёту:
– Привести в порядок диван? – Наконец-то гостья моя улыбнулась. – А чем не повод… Правда, я так устала.
– Я тоже.
– Но повод и впрямь неплохой.
– И я так думаю. Только ведь я не об этом. Я ведь специалист, пани. И неплохой специалист. Куда лучше, чем те, в полиции.
Я уже настолько протрезвел, что мог бы поддаться на ее уговоры и пойти звонить легавым. И об этом она, похоже, догадалась, а потому кивнула в знак согласия.
Первым делом я сдвинул кресло как можно ближе к центру тяжести приподнятой части дивана. Добавил книг в стопку, положенную на кресло. Оставалось ликвидировать зазор в дамский пальчик толщиной.
– Еще секундочку, – тихо сказал я, ища глазами что-нибудь подходящее. – Сейчас мы подсунем сюда… да хотя бы вот этот журнальчик, и пани будет свободна, как птица.
– Так просто? – Чувствовалось, что быть кому-то обязанной она не очень любила. – Господи, знали бы вы, как у меня все одеревенело… Боюсь, я не смогу помочь вам…
