— Возможно, у вас возникли какие-то вопросы? — спросил меня старик, когда мы обменялись приветствиями.
— Только один.
— Я вас слушаю.
— Относительно сроков. В предварительном соглашении для выполнения первого этапа работы указан крайний срок — восемь месяцев. Нельзя ли его продлить?
— Не думаю. И не забывайте, что первая, большая часть общей суммы выплачивается через восемь месяцев.
Я настаивал:
— Видите ли, после того как мы определимся с протоколами и системой паролей, нам понадобится время, чтобы проверить…
— Простите, доктор Барберис, но боюсь, меня неверно информировали о возможностях вашей фирмы. Видимо, нам придется обратиться к кому-нибудь другому.
Когда он произносил эту угрозу, то опять напомнил мне Микеле Синдону.
Я попался на крючок.
— Но я только хотел сказать, что у нас есть и другие клиенты, другие проекты…
— Полагаю, семь миллионов евро помогут вам немного пренебречь клиентами помельче.
— Пожалуй, да, — отвечал я.
Он добился своего — мне стало неловко. Он дал понять, что я не умею выделять главное, что у меня нет нюха на настоящие дела, — а это и впрямь непростительно для тех, кто хочет принадлежать к его миру.
— Итак, можем подписывать?
Мне хотелось схватить ручку обеими руками и истово завизировать каждую страницу, но я нашел в себе силы задать еще один вопрос, хотя и знал, что уже не способен оказать сопротивление.
— В пункте восемнадцать, — сказал я, — мне попалось кое-что неожиданное для заказов такого типа.
Я тщательно выбрал это слово «неожиданное», я приготовил его заранее. Просто и со вкусом оно давало понять, что этот пункт не лезет ни в какие ворота. Слыханное ли дело требовать от нас, чтобы мы передавали посторонним наши исходные коды? Это самая сокровенная тайна нашего ремесла, наш настоящий капитал, наш клад. Мы представляли конечный продукт, но ревниво хранили секрет его производства.
Лаянка бросил на меня ободряющий, я бы даже сказал — отеческий взгляд и принялся неторопливо объяснять:
— Для столь масштабного проекта необходим кто-то вроде гаранта, незаинтересованное лицо, которое наблюдает за выполнением требований заказчика. Одним словом, технический контроль.
— Но для технического контроля не нужны исходные коды!
— Сожалею, но таково особо оговоренное условие фирмы, которую я представляю, вы можете отказаться.
Как я уже говорил, господин судья, к тому моменту моя способность сопротивляться практически равнялась нулю.
— Хорошо, — пробормотал я, и он улыбнулся. Потом придвинулся ко мне с заговорщицким, я бы даже сказал — заискивающим видом:
— Не беспокойтесь, доктор Барберис: акционерное общество «Караваджо», которому вы должны передать коды для технического контроля, принадлежит моему сыну Джулиано. Офис находится здесь, в Милане, на Форо Буонапарте.
Лицо старика смягчилось. Как будто при одном упоминании о сыне он превратился в доброго дедушку, раздающего карамельки и утешения.
— Моему сыну, — продолжал он, — примерно столько же лет, сколько вам, и у него та же страсть к информатике. Вот увидите, вы с ним прекрасно сработаетесь. Вы представляете ему программы защиты, он их проверяет и передает заказчику.
Итак, господин судья, в ту самую минуту Джулиано Лаянка вошел в мою работу и в мою жизнь. Вошел в тот момент, когда я чувствовал себя на вершине, а на самом деле уже катился в пропасть.
Мой вам совет, господин судья, раздобудьте список компаний, которые сегодня контролирует АО «Караваджо», так вам проще будет понять то, что я расскажу, в нем — разгадка всего.
Но вернемся к моему бегству, потому что оно тоже — разгадка.
Я взглянул в последний раз на Институт Аньелли, на наше футбольное поле, где мне был знаком каждый сантиметр скамьи запасных, потом выехал на проспект Аньелли, оставив за спиной Мирафьори. Вот он, мой район, вот площадь Святой Риты, вот церковь, которая 22 мая из года в год становится местом паломничества всех городских святош: в один голос, с розой в руке, они молят о чуде святую покровительницу безнадежных дел. Я представил свою мать, которая ставит свечку, чтобы святая Рита чудесным образом помогла мне выйти из тюрьмы. Я поездил по пустынным улицам, посмотрел на низенькие домики, которые пока еще уцелели. Крохотные домики, появившиеся в те времена, когда здешние места были почти загородом; сложенные по кирпичику небогатым людом, которому и в голову бы не пришло называть их виллами. Я принялся их считать и сам с собой заключил пари, что однажды, когда я выйду на волю, отбыв наказание, от этих домиков не останется и следа: на их месте вырастут новые здания, где несть числа «престижному жилью с высококачественной внутренней отделкой, двух- и трехкомнатным квартирам с двумя ванными и гаражом по желанию заказчика».
А потом и правда произошло чудо.
Я услышал, как грохочет по рельсам первый утренний трамвай. Номер 92 — специальный маршрут до «Фиата», трамвай, который ходит только в часы, когда на заводе начинаются и кончаются смены. Головной вагон старый, можно сказать, музейный. А внутри на деревянных лакированных скамьях сидят судники в нагрудках.
Кто знает, существует ли в миланском или там неаполитанском диалекте что-то, похожее на слово «судники»? Кто знает, как на литературном языке называются «нагрудки»?
«Судники» по-нашему — рабочие, которые носят на завод сумки, а в сумках у них жестяной судок для пищи, эти самые «суды». «Судник» одет в «нагрудок», синий комбинезон с нагрудником на лямках.
Понимаете, господин судья? В то утро, в четыре с чем-то, я вспомнил, что рабочие все еще существуют, что судники первой смены, как и прежде, едут с заспанными лицами в трамвае № 92. Когда-то это была целая армия, целый народец, который каждое утро и каждую ночь заселял невидимые города — Линготто, Мирафьори и тысячи заводиков — «boite»[5]— с непрерывным циклом. Теперь они на грани исчезновения, никто больше о них не говорит, и они уходят в небытие.
Подумать только, мне понадобилось увидеть рабочих, чтобы вспомнить об их существовании.
Это мне, чей отец всю жизнь ел суп и гуляш, разогретые в такой вот жестянке с ручкой, всю жизнь из одной и той же жестянки. Отец был токарь высокой квалификации, работал на револьверном станке. Он продолжал с точностью часовщика вытачивать свои детали, даже когда на завод пришли станки-автоматы с цифровым контролем.
— Начальник цеха пылинки с меня сдувает, — говорил мне отец гордо, — он-то понимает, что новые станки хороши для серийных деталей, но когда требуется штучная работа, такая деталь, что как померяешь микрометром, так чтобы тютелька в тютельку, до десятой доли миллиметра, — тут нужно звать меня.
