— Я все еще жду, — произнес корабельный кок по имени Тон, повернувшись спиной к голландцу.
Ганс монотонно ответил:
— Изумруды только что привезли на катере, вместе с провизией и всем остальным. Постарайся хорошо выполнять задание, и ты их получишь.
Китаец, пружинисто вскочив, прижал голландца к стене и приставил ему нож к горлу, туда, где топорщилась рыжая щетина.
— Не смей сомневаться в моей работе, червяк, — злобно заявил Тон. — Плати сейчас же, и будешь доволен.
Вдруг самоуверенный оскал кока, который жарко дышал в лицо голландцу, сменился растерянным удивлением. Раздался звук разрываемой ткани, и штаны Тона упали до колен, а мимо гениталий, едва их не задев, просвистел нож Дерюйтера. Китаец благоразумно отступил.
— Потрошить рыбу и резать людей — разная работа, дружище Тон. Каждому свое. Делай то, что умеешь, и предоставь остальное мне.
Кок сплюнул на пол.
— Не обижайся, у тебя нет повода для этого, — продолжал голландец. — Я очень ценю то, что ты делаешь, и хорошо заплачу, хотя и не понимаю, как тебе это удается. Еда у всех одинаковая, и у нас нет способа проверить…
Кок снова сплюнул, но уже не так уверенно, может, комплимент подействовал.
— Сушеные и размолотые ягоды с моей родины, — пояснил он, — из Хунаня, ускоряют пульс и сжимают вены. Обычно они не причиняют вреда, но если тот, кто их съел, подвергается слишком большой физической нагрузке, дольше десяти часов…
Гадкая ухмылка китайца говорила сама за себя. Яд начинал действовать во время погружения.
Ганс отступил на шаг и, довольный, направился к нижней палубе: все шло как по маслу. Молчаливый и деятельный голландец рассчитал верно. Сморщенное лицо и ускользающий взгляд голубых глаз говорили о переменчивом характере. Дерюйтер появился в Шанхайском порту года два назад, сошел на берег с французского торгового судна да так и остался. Голландец был скор на язык и ловко орудовал ножом, а потому быстро прижился в той замкнутой среде, которая обычно враждебна к чужакам. За что бы он ни брался в порту, любую работу выполнял виртуозно. Никто лучше его не мог разгрузить судно, починить сеть или законопатить днище. В результате одни стали его уважать, иные возненавидели. И от тех, и от других Дерюйтер старался держаться подальше.
Квалификация его была очень высока, но, несмотря на это, он довольствовался кратковременной плохо оплачиваемой работой: недолгими и трудоемкими погрузками, мелкой починкой и прочей ерундой. Причем все рассчитывал так, чтобы находиться поблизости от портовых кабаков, которые стали для него настоящим домом. Пил он много, но никогда не валился под стол, и его блестящие от вина глаза не теряли живости.
В один из октябрьских вечеров 1918 года к Шанхайской пристани пришвартовался крейсер «Гельдерленд», принадлежавший голландскому флоту в Индии. Сойдя на берег после месяцев, проведенных в море, рулевой Ван дер Хут в компании двух шумных моряков навестил публичный дом Папаши Вона. Ганс сидел в том же портовом борделе, в самом темном уголке нижнего этажа, за столиком с бутылкой рисовой водки. Дерюйтер был мрачен, словно ожидал какой-то беды, признаки приближения которой мог увидеть только он один.
Ван дер Хут много выпил и отправился наверх в сопровождении одной из девушек. Через полчаса, заметно взволнованный, он спустился, силком поднял приятелей и быстро вышел. Ганс сидел не шевелясь. Вскоре после ухода моряков по лестнице с криком сбежала девушка, закрывая руками залитое кровью и слезами лицо.
— Он меня порезал! Проклятая свинья! Теперь моя жизнь… У него не получалось… Он ведь выпил… И я ему сказала… А он вытащил страшный белый нож и изувечил лицо! Это кара божья…
К девушке подошел Ли Тен, один из людей Юй Хуа, и она сразу замолчала.
Ганс вышел и растворился в тумане предпортового квартала. Вернулся он часа через два, когда страсти в заведении улеглись. За одним из столиков все еще сидел Ли Тен, и Ганс, не спрашивая разрешения, уселся рядом с ним. Тот с упреком взглянул на него, но голландец швырнул на стол что-то, завернутое в липкую ткань. От резкого движения левый рукав куртки Дерюйтера чуть задрался, и обнажилась занятная татуировка в виде стилизованной головы барана.
— Сегодня мой соотечественник нанес тяжкое оскорбление твоему народу. Пусть этот дар смягчит боль и восстановит утраченный покой.
Не дожидаясь ответа, Ганс вышел и исчез в ночи.
Проводив глазами спину голландца, Ли Тен взял сверток и развернул его. Там лежали четыре опухших посиневших пальца, нанизанных на острие кинжала с перламутровой рукояткой.
Спустя пять дней Дерюйтер уже находился в море в плавучем игорном доме с поручением от Юй Хуа.
7 Гран-Чако,[17]август 1944
— Все, что вы видите там, внизу, двенадцать лет тому назад послужило причиной кровавой войны. — Шум мотора вынуждал Дитриха Хофштадтера говорить громко.
— Я вижу только болота, пруды и кое-где пятна кустарников.
— А немного погодя увидите пустыню… Человеку, Хиро, вообще свойственно воевать. Война — неотъемлемая часть его существования. Это вопрос скорее биологический, чем моральный.
Точным движением рук немец заложил маленький самолет в широкий вираж. Солнечные лучи усеяли тысячами золотых блесток реку Пилькомайо. Внизу дровосеки, рубившие квебрачо,[18]задирали головы и следили за полетом, притенив ладонью глаза.
— Мы картировали зону, выделив среди местного населения и иммигрантов большое количество тех, кто потенциально может принять участие в экспериментах. Одни уже находятся в пути, другие ожидают в окрестностях Нанавы.
Запахнув пальто, Отару следил за течением реки, похожей на огромную трещину в сухой земле.
— А что там, в Нанаве? — поинтересовался японец.
Мотор шумел все сильнее, и Хофштадтер уже почти кричал:
— Песок, скалы и мистер Филмор.
Несколько часов они летели над пустынной местностью, и за ними по земле бежала крылатая тень. Наконец Дитрих повел самолет на посадку. Он с улыбкой указал на выбитую в скалах площадку с неровными краями.
— Прибыли. Вон посадочная полоса.
Коснувшись земли, самолет трижды подпрыгнул, затем еще раз и накренился набок. Хиро сильно испугался, как бы он не развалился. Но все обошлось. Тронув крылом грунт, машина выровнялась и затормозила в метре от огромного валуна. Хофштадтер снял перчатки, стянул с головы шлем, пригладил редеющие волосы и знаком пригласил Отару сойти на землю.
