Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 133
— Ну ты даешь, Попич, — хохотал прокурор, водя золотой ручечкой. — Ну-ка давайте дальше по кругу!
На приглашение откликнулся министр обороны Дезодорантов, щегольского вида, с бровями вразлет, с легкой асимметрией аристократического лица. Одна рука у него была короче другой, талию стягивал корсет, рядом стояла тросточка — спутник хромоты. Баловень успеха, сластена, искусный танцор и ценитель классической музыки, он всегда во время артиллерийских стрельб затыкал уши разноцветной ваткой, чтобы не повредить чуткий к бельканто слух. Сейчас он исследовал огромный, белесого цвета кабаний семенник, лежащий перед ним на тарелке. Гурман и эстет, он не торопился разрушать ножом уникальное произведение природы.
— Предание, мои друзья, таково, — с легким грассе произнес он. — Стало быть, наш великий поэт Александр Сергеевич Пушкин прогуливался в дубраве, сочиняя очередную из своих изумительных сказок. Приближаясь к дубу, он заметил дремлющую под ним барышню-крестьянку. Дивной красоты молодые, дышащие во сне ланиты. На целомудренной вые золотая цепочка. Поэт был по-африкански горяч. Осторожно снял с барышни золотую цепочку, повесил на сучок. Желая разбудить красавицу, тихо мяукнул. На его неясное «мяу» барышня откликнулась своим. Поэт овладел ею во сне. Вот так в «Руслане и Людмиле» появилась в зашифрованном виде эта любовная история: «Дуб зеленый, златая цепь на дубе том, и днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом…» — Дезодорантов мило улыбнулся и погрузил нож в перевитый жилами семенник.
— Ну ладно, теперь моя очередь. — Прокурор Грустинов отложил золотую ручку, воззрился на тарелку, где в черной крови круглилось огромное, как валун, кабанье сердце. В нем запеклась рваная рана — след тесака, прервавшего звериную жизнь. — Значит, так. Один деревенский силач по имени Иван, лежа под дубом, поднял на своем члене двухпудовую гирю. Это и был русский богатырь Иван Поддубный. — Прокурор захохотал, схватил кабанье сердце крепкими пальцами и стал поедать, роняя на тарелку кровяные капли.
Есаул слушал их дурацкие речи, простительные после недельных трудов, когда они стоически и верно несли непосильный груз государства, в служении которому поклялись. Им доверил свою тайную мечту о возрождении великой России Президент Парфирий. Наполнил их жизни грандиозными деяниями, смертельным риском. Возвысил над алчной и бездарной толпой чиновников, поручив «государево дело». Вероломно бросил среди незавершенных начинаний. Есаул, охваченный смятением, старался отыскать одно-единственное, среди множества ложных, решение, которое положит предел предательству. Выстраивал одну за другой великолепные конструкции, сияющие небоскребы, отточенные филигранные башни. Но прилетал очередной «боинг», протыкал драгоценный кристалл, и конструкция осыпалась множеством пыльных осколков.
Как всегда в моменты высшей опасности, он доверялся не логике, не причинно-следственной обусловленности, а своей звериной интуиции. Закрывал суровые, с волчьей искрой глаза, разверзал потаенное око во лбу, начинавшее заглядывать в сокровенную глубь явлений. Вот и теперь, под смех соратников и стеклянный звон рюмок, чувствовал, как в костной глазнице накаляется, накапливает энергию рубиновый лазер, посылает в пространство пучки лучей, и те, облетев неведомые миры, приносили загадочные отражения.
Есаул грезил, вылавливая образы из таинственных океанов, надеясь среди случайного улова обнаружить драгоценный сосуд.
Между тем восседавшие в застолье обсуждали события минувшей недели, занимавшие их политические умы.
— Все-таки не понимаю намерений Аркадия Трофимовича Куприянова, — рассуждал прокурор Грустинов, отирая расшитым полотенцем жирные блестящие губы. — Ведь знает, стервец, что на крючке. Его партийная кличка «Аркаша — два процента» имеет подтверждение в наших оперативных материалах. Он, стервец, находясь в правительстве, аккуратненько отрезал себе дольку от любой правительственной программы. Строим детский кардиологический центр — два процентика от детишек себе. Строим скоростную железную дорогу — два процентика не достроили, потому что Аркаша слизнул. Финансируем сельское хозяйство — пяток крупных хозяйств разорилось, а у Аркаши на счетах еще десять миллионов. Если падают вертолеты, сходят с рельсов поезда, взрываются подстанции — это значит, Аркаша богатеет. Неужели дурачок не понимает, что прокуратуре известны все его счета на Кипре, все виллы на Лазурном берегу, все подмосковные дачи. А все равно, стервец, лезет в президенты. Надо его хорошенько пужнуть! Хоть бы дачкой в Троице-Лыково! — Теперь на тарелке прокурора вместо съеденного кабаньего сердца лежала нога зверя, жареная, в румяной корке, с коричневым копытом, в котором запеклась смуглая кровь. Прокурор посматривал на эту ногу, прицеливаясь, с какой бы стороны за нее ухватиться.
— Чему удивляешься? — нервно, почти с возмущением воскликнул экспансивный Попич. — Если он идет в Президенты, значит, получил агреман американцев. Что ты с ним сделаешь? Посадишь, как Ходорковского? Да он после этого точно в Президенты пройдет. Наш народец сердобольный, любит мучеников. Аркаша из «Матросской Тишины» прямо в Кремль прыгнет. Нет, дорогой мой, тут надо действовать тоньше. У меня в «Останкине» есть пленочка, можно сказать заветная. На ней Аркадий Трофимович во время фуршета снят. Такой импозантный, красавец, осанка царственная, в руке бокал с шампанским в золотых пузырьках. А ширинка расстегнута. Мой оператор Шмульрихтер, замечательный мастер, эту ширинку, снимал и слева, и справа, и наездом, и почти что внутрь заглянул. Показать по центральному телевидению — вся страна хохотать будет. После такого Президентами не становятся, а идут в программу «Аншлаг»! — Попич с хохочущими глазами надменно оглядывал товарищей, демонстрируя свое над ними превосходство, понимание тонких технологий, важность политического театра, а не топорных методов прокуратуры. На его тарелке, где еще недавно красовался язык зверя, теперь завивался спиралькой симпатичный кабаний хвостик. Попич взял его опасливо, словно это был зажаренный червячок. Сунул в рот и хрустнул, прислушиваясь к нежному звуку и чудесному вкусовому ощущению.
— Куприянов — неблагодарная скотина, вот и все! — спикер Госдумы Грязнов сурово топорщил посыпанные железной пудрой усы. — Когда он был премьером, стелился перед Президентом. Меня умолял обеспечить в Думе его утверждение, клялся в вечной дружбе. Мы его Дутые бюджеты протаскивали, от коммунистов отбивали, а он, скот, теперь подножку Президенту ставит. За такие дела молотком убивают или топят в бочке с дерьмом. Я подготовил законопроект, по которому запрещается финансирование выборных кампаний из зарубежных фондов. Пусть-ка теперь Аркашка не на американские денежки, на свои, наворованные избирается. Да он лучше удавится, чем копейку из кармана вынет. Конечно, этот угольный жулик Франц Малютка его поддерживает, на шахтерские деньги его кампанию финансирует. Ну да наши люди в ФСБ покажут, как Малютка отмывает денежки в зарубежных банках. Одна минутка, и нет Малютки. — Спикер выругался, похожий на рассерженного слесаря, весь в седой окалине, железных опилках, проволочный, жестяной. Еще не успел расправиться с кабаньими мозгами, похожими на складчатый пластилин, а на тарелке у него появилось зажаренное свиное ухо, розово-золотое, треугольное, ломкое на вид, с непогасшим, сладко дымящим угольком.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 133
