— В чем меня обвиняют? — хрипло спросил Денис. Он простудился в камере, и теперь у него сильно болело горло, было очень больно глотать.
Адвокат с большой, даже излишней, готовностью нырнул в кожаный портфель, и достал оттуда увесистый томик. Он, что совсем не вязалось с его обликом, как-то по-стариковски послюнявил палец, быстро отыскал нужную страницу, и протянул раскрытую книгу Максимову:
— Вот здесь, пожалуйста, смотрите. Вот — статья сто пятая… Ага, видите. Вам грозят пункты «а», «в», «ж» и «к» части второй. Во-первых, убийство двух и более лиц. Во-вторых, убийство лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии, а равно сопряженное с похищением человека либо захватом заложника. В-третьих, убийство, совершенное группой лиц, группой лиц по предварительному сговору или организованной группой. И, наконец, убийство с целью скрыть другое преступление или облегчить его совершение, а равно сопряженное с изнасилованием или насильственными действиями сексуального характера… Приятный букет, молодой человек, не правда ли?
Козлиная бородка затряслась от смеха. Хотя скорее это был не смех, а какое-то дребезжание. Видно было, что с зубами у господина адвоката не все в порядке. Возраст, знаете ли…
— Да, — продолжил обладатель золоченой оправы. — Это не все. Вам еще добавят пункты «а», «б» и «в» части третьей статьи двести восемьдесят шестой. Но там, право, ерунда — всего-то от трех до десяти. А вот со сто пятой — там серьезно. Тут, как видите, от восьми до десяти, либо пожизненное, либо «вышка». Хотя с нашим нынешним гуманизмом «вышка» и пожизненное — суть одно и то же. И срок, который вы получите, зависит только от вас самого.
Неожиданно адвокат наклонился над столом, и словно впился своими темными семитскими глазами в глаза Максимова.
— Вы же организатор, — шепотом сказал он. — Вы — главный в этом преступлении. Вы получите больше всех, и рассчитывать на снисхождение суда вам не приходится. Поймите это, наконец!
Он отодвинулся, и снова сел на стул.
— Подумайте, Денис Вячеславович! Подумайте… Кстати, есть еще соображение. Вам в тюрьме будет гораздо безопаснее. Вас там охранять будут. А то, знаете ли, вы своим необдуманным поступком, там — под Ца-Ведено, некоторым влиятельным людям бизнес сильно попортили. Они такие вещи не прощают… И это учтите.
Денису очень хотелось вскочить, ухватить сраного адвокатишку за бороду, и разбить его мерзкое лицо об стол. Или сломать ему шею. Так, чтобы услышать, как она хрустит…
Он сжал пальцами край стола, так что, им стало больно, просчитал про себя до десяти, и довольно громко сказал:
— Все это туфта. Я ни в чем не виноват! Я хочу суда присяжных. Я его требую. Вы мой адвокат, кажется? А не прокурор, я не ошибаюсь?
Козлобородый, с кривой ухмылкой смотрящий на бывшего старлея, ответил:
— Нет, я не прокурор.
— Ну, так вот, извольте подготовить бумаги для этого. Оформите мое требование, как полагается. Пусть люди нас рассудят.
— Это все формальность, — сухо ответил адвокат. — Вас все равно осудят. Дело слишком громкое. Но за строптивость и несговорчивость вы наживете дополнительные неприятности… Я оформлю то, что вы просите. Но вы все-таки еще хорошенько подумайте, пока у вас есть время.
Глава 9.
Суд вынесли на окраину города. Прилегающие улицы перегородили металлическими щитами, и нагнали милиции. Как ни странно, но слухи о предстоящем процессе проникли в общество, и несколько сотен пикетчиков попытались пройти уж если не на сам суд, то хотя бы к зданию суда. Власти заранее приняли меры, и шум, крики, скандирование и разномастные плакаты не могли теперь воздействовать ни на присяжных заседателей, ни на судей, ни на самих обвиняемых.
Если бы было можно, власти обошлись бы и без прессы. Однако дело было затеяно не для своих граждан, а для ублажения иностранных. В результате, скрепя зубами, начальство допустило на заседание всех желающих журналистов либерального толка, телевизионщиков и представителей французских СМИ.
Французы улыбались не по-нашему, любопытствовали, и вообще, казались странно беззаботными. Беспечная, легкомысленная нация — что еще можно о них сказать? Только то, что среди французских журналистов было подозрительно много арабских лиц?
Представители пострадавших расположились смело, свободно. (Честно говоря, даже несколько нагло — во всяком случае, на всех они смотрели весьма вызывающе). По-настоящему расстроенной выглядела только супруга покойного Андрэ Глюксмана. Вид у нее был жалкий — какая-то седая, не накрашенная… Осунувшаяся.
Как-то кучкой, вроде бы даже стараясь казаться незаметными, в противоположном от пострадавших родственников углу присели родственники обвиняемых.
Денис из своей клетки увидел отца и мать. И такими несчастными и жалкими, убитыми горем они ему показались, что сердце защемило от муки, а на глаза набежала слеза. Максимов замер, не зная, что делать: смахнуть слезу или нет? Ему не хотелось их показывать — это было бы проявлением совсем не нужной и неуместной сейчас слабости. А жест рукой все поняли бы однозначно. Потому он не сделал вообще ничего, надеясь, что за дальностью расстояния никто ничего не заметит.
Адвокаты о чем переругивались. Спорили они злым шепотом, Денис особо не прислушивался, но все же он ясно различил три слова: «Жидовская морда»! и «Фашист»!
«Ничего себе»! — подумал бывший старлей. — «Вот это уровень дискуссии у адвокатов»!
Адвокаты перестали собачиться, и, надувшись, отвернулись друг от друга.
«Да… Здорово процесс начинается», — мелькнула в голове у Дениса тоскливая мысль. — «Одна надежда на присяжных».
Да, одна надежда на присяжных. Судя по внешнему облику, люди были все простые: пожилые женщины, пожилые мужчины, только три молодых лица. Ни одного кавказца. Один, вроде бы, азиат. Но кто такой — казах, кореец или еще кто — не поймешь.
— Ну что! — обратился Максимов к Моисеенко, Мичману и Татарину. — Не выдержали, сдали всех?
Бойцы промолчали, понурив голову, и только прапорщик попытался объясниться:
— Так ты пойми, Денис, у меня двое детей. Мне обещали по минимуму дать, если подпишу то, что они мне сами подсунули.
Понять-то его Максимов мог, но вот откуда-то из души вскипала злая обида, и не давала промолчать.
— Ну да, я за все отвечаю, мне за все и дадут, — процедил он. — Не надо было признаваться ни в чем. Я не признался.
— Ты не признался? — удивился Моисеенко. — Как так? Мне адвокат сказал, что ты на всех валишь, себя отмазываешь…
Денис разинул в изумлении рот, но не успел ничего сказать, так как охранник начал орать, чтобы они не разговаривали между собой. Французы тут же навели свои камеры на клетку.
Прокурор читал речь два часа. Картины вырисовывалась жутковатая. Чудовища, в человеческом обличье, непонятно каким путем проникшие в вооруженные силы, смогли проявить себя в полной мере только в Чечне. Именно здесь они посчитали, что теперь им ничего не грозит со стороны закона, и они могут предаться любимым занятиям — убивать, грабить и насиловать. К несчастью, на их пути попались светлый борец за мир и права человека Андрэ Глюксман, его белокурая, ангелоподобная спутница из Прибалтики, и два добросовестных, мирных, законопослушных мирных жителя, которые были убиты сидящими сейчас на скамье подсудимых нелюдями из самых низких побуждений.
