вывалил на голову приятелю целый рассказ о размерах обуви.
— Вообще-то, — говорил он, — разделять обувь по размерам, придумали англичане, когда запустили массовое производство. Но чтобы как-то выделиться среди остальных прочих, размеры обуви решили привязать к ячменному зерну, длинна которого была чуть больше восьми миллиметров. Но этого им показалось мало — для экономии цифр, в отличие от Европы, измеряющей размеры от нуля, они измеряли размеры от минимальной практичной длины — для детей с 12 «зерен», для взрослых с 25 «зерен». Детские размеры заканчивались на тринадцатом с половиной, а дальше уже шли взрослые размеры, начиная с третьего. Американцы пошли еще дальше, они изменили минимальную практичную длину от которой начинались считаться размеры, причем ввели разделение на мужской и женский размер. Таким образом, для детей размеры считаются с минимальной длины 11.67, для мужчин с 24, для женщин с 22.5. Поскольку шаг между целыми размерами у них получился очень большой (треть дюйма это все же по более чем две трети сантиметра), для пущей точности обувь стали делать с шагом в полразмера. Например, размер 8, потом размер 8 ½, потом размер 9, ну и так далее. А вот Французы, которые были головастые парни, решили в качестве единицы длины использовать Рaris Рoint — 0.26 дюйма, а после того, как ввели метрическую систему, изобретенную ими же ⅔ сантиметра. Сие прижилось, и это и есть те размеры, которые мы видим, в основном, на своих тапках и другой обуви. То есть, например, 37-ой размер, это 37 парижских пунктов.
Леха внимательно слушал приятеля и в очередной раз поражался его знаниям, берущимся непонятно откуда. А самым изумительным было то, что чтобы Длинный не рассказывал, было просто до невозможности интересно.
После окончания монолога Длинный усадил Леху на землю затребовав себе его ногу, долго пытался с помощью подручных материалов определить длину Лепехиной стопы. Это было необычно и немного щекотно, но в итоге, Длинный все же что-то намерил и озвучил результат, который судя, по его словам, оказался равен 34 парижским пунктам.
— Но это так. Глупости. — почему-то тут же выдал он, — все равно мерить придется. Кто его знает, где сейчас на обуви ставят эти цифры, и будут ли они вообще.
А еще по мнению Лехи, у приятеля было совершенно пофигистическое, и презрительное, по его же словам, отношение к власти.
— Если они плюют на своих детей, предпочитая пропивать деньги, чем обеспечивать в первую очередь их, — говорил он. — Почему я, должен жить по их правилам?
Разумеется, друзья понимали, что еще местами идет война, что многие города в разрухе, что порой самим пожрать нечего, а тут еще беспризорников выручай. Но все это касалось скорее большинства населения, в то время как те, от кого зависело и снабжение, и благосостояние остальных предаются бесконечным пьянкам и блядкам, вместо того, чтобы заниматься непосредственно своими обязанностями. Как тот же главный мент, присланный из самой Москвы, вместо ловли преступников, разъезжает на личном автомобиле с облепившими его хохочущими девочками вместе с местным Иваном, имя которого было известно всем жителям городка. А все остальные «стражи порядка» подражают своему командиру, пьянствуя и обирая мелких торговок. А случись какое происшествие, так если и появляются, то уже после того как все давно разбежались, и даже успели позабыть, что там происходило.
Первым совместным делом, на которое они пошли было ограбление продуктового склада. Причем взяли его они с такой легкостью и даже изяществом, что Лепеха, некоторое время просто не мог сообразить, почему до этого никто не додумался раньше. Уж Кривой-то должен был сделать подобную попытку, особенно учитывая его рассказы о том, как он обворовывал беспечных селян на рынке, и продукты в лавках незадачливых торговок. При этом все его рассказы обрастали такими приключениями, что порой казалось, Кривому приходилось прикопать половину города, чтобы разжиться хотя бы одной булочкой. Хотя, учитывая последние события Леха все больше убеждался в том, что все эти рассказы были нужны только для поднятия авторитета, а на самом деле Кривой боялся лишний раз даже покинуть свое убежище, довольствуясь тем, что приносили члены его ватаги.
Здесь же было все иначе. Длинный если, что-то и рассказывал, то скорее истории, совсем не относящиеся к нему лично. То есть или увиденные, или услышанные, или прочитанные им, но никак не те, в которых он принимал участие. И то, как легко они сумели обнести склад, услышь Леха эту историю, например, от того же Кривого, не за что бы ему не поверил.
А произошло все достаточно просто. Сторожка представляла собой небольшое выгороженное помещение, непосредственно примыкающее к дверям склада, с небольшим застекленным оконцем, и довольно мощной решеткой из кованных металлических прутьев.
В течении нескольких вечеров они следили за сторожем, охраняющем этот склад, и заметили, что тот, заступив на ночное дежурство, всегда в определенное время, садился ужинать. Плотно перекусив, сторож выходил на крылечко, где, присаживался на чурбачок, и не торопясь выкуривал самокрутку, после чего оставив в прихожей свою берданку, прикрывал входную дверь своей сторожки и быстренько перебегал через дорогу, к стоящему неподалеку скворечнику уборной, где, прикрыв дверь, справлял свои надобности, после чего вернувшись, закрывал за собою дверь и укладывался спать.
— Страна непуганых идиотов! — Воскликнул Длинный, после очередного вечера слежки.
Весь следующий день они вдвоем с Лехой отлеживали бока на берегу реки, доедая оставшиеся продукты, и даже не пытаясь сходить в город. Зато ближе к вечеру, собрав свои нехитрые пожитки и приготовив два, довольно вместительных пустых заплечных мешка и длинную веревку, отправились к складу. Здесь им немного повезло. Перед входом в склад оказалась чья-то телега, оставленная на ночь. Подобное изредка случалось и раньше, когда кто-то из селян оставлял телеги под присмотр сторожа. Коней разумеется уводили с собою, а вот телегу оставляли здесь. Сторожу тоже это было на руку, так как давало лишний заработок. А, то, что он спит, вместо охраны вверенного имущества никому не было известно. Идея состояла в том, чтобы закрыть, сторожа в уборной, а для того, чтобы он оттуда не выбрался, несколько раз обернуть скворечник веревкой, чтобы невозможно было отпереть дверь. Но в этот день все сложилось более удачно. Стоило только сторожу занять место над прорубленной дырой, как Лепеха прижал дверь, а длинный двинул телегу. Правда чуть не рассчитал, и та уткнувшись в домик уборной, чуть не опрокинула его на бок. Под колеса, тут же были подложены валяющиеся на
