тренировки) взобрались по губе близлежащей небольшой реки и набросились на нас.
Грязь вокруг нас взорвалась градом поддельных пуль (заполненных краской, которыми мы могли стрелять из нашего настоящего оружия), и я закричал в свою рацию, чтобы солдаты нашли убежище. Я не был полным идиотом (для отдыха мы выбрали укрепленное место и послали нескольких парней наблюдать за периметром), так что каким-то образом нам удалось сформировать последовательную защиту против людей Колчестера. Но нам не удавалось их оттеснить, солдат за солдатом был подстрелен краской и ложился на землю, имитируя смерть. Вскоре остались лишь мы с Дагом, помощником командира взвода, мы подстрелили шесть или семь людей Колчестера. Затем подстрелили Дага, он заворчал, когда его ударило в жилет (даже поддельные пули очень болезненны) и посмотрел на меня, извиняясь, когда растянулся на земле.
Я продолжал стрелять в сторону реки, ругаясь по себя, отбиваясь от этого раздражающего магнитного чувства, что Колчестер здесь рядом и, вероятно, на его лице играет эта его тупая, красивая улыбка…
Что-то прохладное коснулось моей шеи сзади, и я отскочил назад, повернулся и увидел направленное на меня дуло пистолета Колчестера. Его автомат М4 был перекинут через плечо, а другой рукой он удерживал у рта рацию, чтобы рассказать своим людям, что он меня достал.
— Чертово гребанное дерьмо, — сказал я.
Но знаете, что? Я не собирался падать на землю, не прихватив с собой Колчестера. Я нырнул, быстрее, чем он смог пошевелиться, нацеливая мой М4 на его грудь и выстрелил. Он увернулся и размахнулся своим пистолетом. Мой бицепс взорвался от боли, когда поддельная пуля ударила меня в руку. На руке бронежилета, конечно, не было.
Я, охнув, отшатнулся, но не достаточно быстро. Его нога в ботинке зацепилась за мою лодыжку, и после одного быстрого рывка он уложил меня на лопатки. Я валялся на земле под соснами, потрясенно моргая, пока его ботинок прижимался к моей груди.
— Я победил, — сказал Колчестер. Его другой ботинок мягко прижимал к земле мое запястье той руки, в которой я держал пистолет, которым пытался его подстрелить. — А теперь не двигайся.
— Пошел на хер.
Колчестер улыбнулся, вот придурок, его твердый рот расплылся в ухмылке, и я обнаружил на его левой щеке не очень заметную ямочку. Ботинок сильнее надавил на мое запястье (не настолько сильно, чтобы реально причинить мне боль, но достаточно сильно, чтобы причинить неудобство). Колчестер дулом своего М4, ткнул в брызги краски на моей руке.
— Ты в порядке, лейтенант? Я знаю, что здесь должно жечь.
И в этом месте действительно жгло. Чертовски сильно жгло, и я даже не хотел думать об уродливом синяке, который вскоре появится на моей руке. Но когда я взглянул в лицо Колчестера, то не мог придумать правильные слова, чтобы сказать ему об этом. Я даже не мог выдавить еще одно «Пошел на хер». В тот миг я почувствовал липкую тяжесть каждого мгновения, которое к этому всему привело, тяжесть вызывающих зуд ночей, когда я выпивал и смотрел на звезды. Я чувствовал, как отстраняюсь от себя, от всего, существовал лишь ботинок Колчестера на моем запястье и его зеленые глаза на моем лице.
И я не представлял, что произойдет дальше. По крайней мере, не думаю, что представлял себе этого, но трудно сказать, учитывая все то, что произошло потом, что за рубиконы были пересечены, когда и как. Но Колчестер посмотрел вниз на свой ботинок на моем запястье, на мою вздымающуюся грудь, как я изо всех сил пытался восстановить дыхание, которое было выбито из меня падением, и было в его лице что-то открытое. На какой-то момент показалось, что мы дышим в унисон, словно он зеркально отображал мое судорожное дыхание или, возможно, я пытался зеркально отобразить его более устойчивые вдохи, а затем он убрал ботинок с моего запястья, заменив коленом и опустился рядом со мной на колени. Сосновые иглы шелестели под нами. С деревьев раздался жалобный хрип горлицы.
Колчестер снял шлем, и это движение казалось странно средневековым, он напоминал рыцаря. Принца, стоявшего на коленях рядом со стеклянным гробом спящей принцессы… если бы этой принцессой был испорченный плейбой с западного побережья.
И, конечно же, ни один сказочный принц никогда не сказал бы того, что сказал Колчестер.
— Какая жалось, что я тебя уже подстрелил, — мягко сказал он. — Я бы с таким удовольствием послушал, как ты умоляешь.
Все солдаты, что были вокруг нас, шевелились, растирали новые синяки, смеялись или шутливо толкали братьев, которые чуть ранее их «убили», но мы с Колчестером вели себя по-другому, находясь в пузыре времени, который был заморожен в этом лесу на протяжении веков.
Я был слишком далеко от себя, чтобы действовать как-то по-другому, поэтому честно сказал:
— Тебе придется причинить мне гораздо больше боли, если хочешь услышать, как я буду умолять.
Я ожидал громких слов, ожидал быстрого, агрессивного ответа, обещания причинить мне боль в следующий раз, едва появится шанс. Черт, я почти хотел этого. Но он не сделал этого. Что-то в моих словах, словно заставило его переключиться на себя, уйти в себя. Он моргнул, закусил губу. Я впервые видел, чтобы он сомневался в себе и не знал, что ответить.
— Я хочу сделать больше, чем причинить тебе боль, — наконец сказал Колчестер, выглядя встревоженным.
Затем встал и ушел, оставляя меня ломать голову над тем, что он имел в виду под своими словами… и над тем, чтобы мне хотелось услышать.
* * *
Я пошел в душевые. Чтобы я ни делал, итог был один. Я подошел прямо в душ и снял с себя всю потную грязную одежду, и стоя под струями максимально горячей воды, пытался смыть с себя запах сосновых иголок и пороха. Пытался смыть ощущение ботинка Колчестера на моем запястье.
Я бы с таким удовольствием послушал, как ты умоляешь.
«Заставь меня», — вот, что мне следовало сказать. Или, возможно, этот ответ тоже был неправильным. Но я не знал правильного ответа.
И проблема была не в том, что у меня были определенные потребности организма, которые исключали Колчестера (потребности моего организма включали всех). Я ходил в школу-интернат для мальчиков и там занимался сексом с мальчиками; я приехал домой и спал с богатыми девушками, проводящими лето на побережье. Мне повезло с родителями, повезло с Северо-Западным университетом — всех это, казалось, устраивало. Один или два раза были намеки на то, что я не мог «принять решения» о том, кого мне нравится трахать, но это было
