супружеской жизни он постоянно изменял, бросит наконец своего «французишку» и вернется опять к нему.
Да уж, в самоуверенности моему отцу не откажешь.
Тем временем в кают-компании вовсю шла репетиция юбилейного концерта. Репетировали сцену поздравления юбиляра аж самим министром здравоохранения в исполнении академика Прилугина.
— Не верю!!! — на манер Станиславского кричал из своего угла доктор Никольский. — Что вы все время приседаете как старая бабка? Вы же министра играете!
Академик Прилутин старался из всех сил. Под гневными окриками «режиссера» он потел, краснел и пыжился, однако изобразить из себя министра здравоохранения, роль которого ему выпала по сценарию, никак не мог. Просто смех один!
В обычной жизни Николай Васильевич был мужчиной вальяжным и сановитым — все-таки ректор института как-никак. Но как только он оказывался на сцене, куда что девалось? Он тут же терял всю свою респектабельность и краснел, и смущался, как студент-двоечник на экзамене.
— Нет, ну это просто ни в какие ворота не лезет! — кричал на академика Никольский. — Где вы видели, чтобы министры так мычали?
Николай Васильевич смущался еще больше.
Потом репетировали сцену, в которой доцент Кутузов, изображавший юбиляра в молодости, должен был целоваться со своей однокурсницей, которую изображала кондраковская Вероника. Вот эти двое оказались просто прирожденными артистами. Они целовались так талантливо и самозабвенно, что режиссер Никольский даже поставил их в пример академику Прилугину.
— Вот посмотрите, — сказал он, указывая на сладкую парочку, — Кутузов — всего лишь доцент, а как профессионально справляется со своей ролью. А вы, академик, что же?
— А что я? — обиделся академик. — Дайте мне такую же роль, может, я еще лучше справлюсь.
Я сдавленно хрюкнула в своем углу. А прилугинская жена, Елена Ужасная, услышав такие крамольные речи, показала мужу кулак.
— Иди и репетируй роль министра, — строго велела она. — А то опять все слова перепутаешь.
Академик послушно отошел в угол и, достав из кармана листок с текстом, беззвучно зашевелил губами.
— Так, — хлопнул в ладоши Никольский, — еще раз пройдем сцену с поцелуем. Ты, Вероника, садишься сюда, а твой кавалер обнимает тебя за талию и крепко прижимает к своей груди. Кавалеру все понятно?
— Понятно. — Доцент Кутузов с готовностью обнял Веронику за талию и, не дожидаясь команды режиссера, нетерпеливо впился ей в губы.
Я незаметно покосилась на Кондракова. Как он там на все это реагирует?
Василий Иванович реагировал плохо. С хмурым видом он стоял подле зеркала и делал вид, что примеряет мушкетерскую шляпу. На самом же деле он через зеркало наблюдал за Вероникой и Кутузовым, и глаза у него при этом были просто бешеные.
«Да уж, — подумала я, глядя на страдания Кондракова, — с пятым дублем доктор Никольский явно переборщил. У Вероники с Кутузовым и с первого раза все уже отлично получилось. Чего ради было так рьяно тренироваться?»
Впрочем, я не исключала того факта, что Никольский специально издевался над Кондраковым, заставляя Веронику пять раз подряд повторять одну и ту же сцену с поцелуем. Владимир Иванович, также как и отец, осуждал друга за глупый поступок, то есть за то, что тот на старости лет бросил жену и женился на молодой.
— Это глупо и непорядочно по отношению к Марго, — кричал он Кондракову, когда тот объявил о своем решении развестись с бывшей женой и жениться на молодой. — И ты, Васька, хлебнешь еще с этой пустоголовой красоткой горя. Это я тебе как врач обещаю! И вот теперь «хирург-садист» доказывал другу правоту своих слов.
После сцены с поцелуями перешли к танцевальным номерам. Первым репетировали канкан. В номере участвовали все мало-мальски способные к движениям представительницы нашей компании, кроме разве что тети Вики и жены профессора Соламатина. Первая не танцевала по причине возраста и полноты, а вторая... в общем по той же самой причине. А вот жена ректора — Елена Ужасная первой напросилась в исполнительницы этого «легкомысленного и фривольного», по словам самого академика, танца и даже поинтересовалась, будут ли выдавать кружевные подвязки.
Впрочем, для своих шестидесяти лет ноги она имела вполне сносные и дрыгала ими очень даже бойко, чего нельзя было сказать о других. Например, доцентша Муранова и Севина жена Майка оказались совершенно неспособными к танцам. Канкан в их исполнении напоминал не столько зажигательно-фривольный танец с визгами и криками, сколько строевую подготовку на плацу солдат-первогодков.
Супруга же режиссера Никольского Ирина Михайловна, наоборот, вложила в танец всю душу, чем вызвала неудовольствие уже Никольского-мужа.
— Где это ты научилась таким непристойным движениям? — кричал он ей из «зала». — Так даже в борделях не танцуют!
— А ты что бывал в борделях? — подбрасывая ноги и вихляя задом, парировала Ирина Михайловна.
В общем в канкане, по мнению Никольского, был хорош один только Степка. Он резво прыгал козлом перед нашей разномастной шеренгой и все время ронял на пол цилиндр.
К двум часам ночи мы все так умаялись, что не только не могли канкан толком продрыгать, а даже Кутузов с Вероникой и те уже как-то вяло целовались.
Зато Димка с Лялькиным Борисом как раз только что вошли во вкус. Они были бодры и веселы и без устали продолжали репетировать сочиненные ими во славу юбиляра малопристойные частушки.
«Какой все-таки красивый у Димки голос, — в очередной раз подумала я. — Ему бы с таким голосом в опере петь, честное слово. А он, дурак, мосты в Африке строит».
Как моя мама в свое время уговаривала его пойти учиться в консерваторию, как убеждала. А он ни в какую. Уперся, как баран.
— Мне, — говорит, — надо настоящей мужской профессией овладевать, а не песни петь.
В общем-то по большому счету он, конечно же, был прав. Ведь он тогда еще совсем мальчишкой был, когда остался без родителей. Какие уж тут песни? И мы тогда заменили ему семью, и несколько лет он жил у нас в доме. Впрочем, почему тогда? Мы и теперь одна семья, хоть и разлетелись все чуть ли не по всему миру.
Наконец Димка с Борисом допели свою последнюю частушку и стали собирать и прятать наш нехитрый театральный реквизит.
Время уже было позднее и пора было отправляться спать, о чем нам и напомнил Владимир Сергеевич Никольский. Он так вошел в роль режиссера, что даже после окончания репетиции продолжал чувствовать себя руководителем.
— А теперь всем
