мысль, и это при том, что телефон Марины находился в руках следователя, посетила меня в последнюю очередь. Я пообещала ему прямо сейчас поискать в своем телефоне фото сестры и прислать.
– Зоя… – Я почувствовала, как глаза мои наполняются слезами. Словно они первыми правильно отреагировали на случившееся. – Ее телефон сейчас у следователя. Он попросил прислать ее фото… Как ты думаешь, что бы это значило?
– Господи, спаси ее и сохрани, – перекрестилась Зоя, бледнея. Мы отошли от окошка дежурного, встали в сторонку, я принялась листать в телефоне папку с фотографиями. Довольно быстро нашла фото Марины, где она в домашнем халате сидит дома в гостиной с чашкой чая в руках. В чашке был какой-то лечебный чай. «Запомни этот момент, моя дорогая, – сказала она в тот вечер, когда купила и принесла домой какую-то пряную травяную смесь, которую назвала чаем, – мы – это то, что мы едим и пьем. Будешь правильно питаться – дольше проживешь!» Не знаю, зачем я ее тогда щелкнула. Быть может, чтобы подразнить ее, мол, все запомню, моя дорогая, или (и от этой мысли мне стало нехорошо) чтобы прислать это фото следователю? Со странным чувством наползающего на меня какого-то ледяного страха я отправила фото.
Родионов (на этот раз я запомнила его фамилию, потому что попросила его повторно представиться) сказал, чтобы я оставалась в отделении, что он приедет примерно через час-полтора, к сожалению, не раньше, потому что находится за городом. Попросил меня обязательно его дождаться, сказав, что это очень важно. И, возможно, для того, чтобы мы не потерялись, спросил мою фамилию.
– Фионова Екатерина Дмитриевна, – представилась я сиплым от волнения голосом. – Мою сестру зовут Марина Дмитриевна Фионова. Что с ней?
– Дождитесь меня, – сухо сказал он.
Зоя, услышав разговор (а наши современные телефоны тем хороши и одновременно опасны, что каждый находящийся поблизости человек, даже при условии, что ты не включаешь громкую связь, прекрасно слышит весь разговор без каких-либо усилий), посмотрела на меня так, что у меня мороз по коже пошел.
– Зоя, пожалуйста, не смотри на меня так. Еще же ничего не известно. Наверное, нашли телефон Марины. Если бы нашли саму Марину, то этот Родионов так и сказал бы сразу… Не пугай меня раньше времени. И вообще, пошли уже отсюда, здесь от стен веет человеческими несчастиями.
– Да как же мы пойдем, если он попросил тебя оставаться на месте?
– Так он же приедет через полтора часа! Зоя, я не могу здесь оставаться!
И я, отмахнувшись, быстрым шагом направилась к выходу. Вот здесь, на улице, на пока еще теплом августовском солнышке, мне стало заметно лучше. Глупости все это! Ну, потерял человек телефон. С кем не бывает? Поэтому я и не могла до нее дозвониться. Но долгое время телефон казался мне мертвым, то есть был отключен. Кто-то его нашел, включил… И тут я от досады сжала кулаки. Все-таки моя сестра – странная особа. Вот зачем ей понадобилось снимать блокировку с телефона? Видите ли, ей было страшно, что когда-нибудь ей не удастся самой включить телефон по отпечатку пальца или по паролю, и тогда она не сможет воспользоваться платежной системой «google pay», куда вбиты все ее банковские карты. И вот этот страх, что, подойдя к кассе в супермаркете, она не сможет расплатиться, и заставил ее снять блокировку с телефона. Если бы не это обстоятельство, тот, кто нашел телефон, не смог бы его открыть и дозвониться до меня. Получается, что в жизни нет ничего случайного. Теперь даже солнце уже не пригревало, а казалось холодным.
Я осмотрелась и увидела расположенное буквально в нескольких метрах от себя, на другой стороне дороги, кафе «Ветерок». Быстро перебежав по пешеходной зебре дорогу, я зашла в кафе. Пустые столики.
– У нас кофе и еда только навынос, – предупредила меня девушка за стеклянной стойкой. – Сами понимаете…
Ах да. Ковид, пандемия. От всего этого сумасшествия многие мои друзья провалились с головой в панические атаки. Вроде бы уже все разрешили, и начали открываться кафе и рестораны, но вот здесь почему-то засада.
– Тогда мне кофе. Навынос.
Я вышла с большим пластиковым стаканом с кофе, присела на скамейку под высоким, крепко пахнущим после дождя тополем и сделала несколько глотков. И тут мне позвонила Кристина.
– Как дела? Нашлась твоя сестра?
– Пока нет… Ты извини, что я не пришла. Подруга запаниковала, мы пришли в полицию…
– Да ладно, я же все понимаю. Но все будет хорошо, вот увидишь. Просто твоей сестре так же, как и тебе, захотелось немного свободы!
Я вот прямо увидела улыбку Кристины, где-то в моей голове возникла эта картинка: Кристина с телефоном в руке стоит возле своего огромного, в пол, окна мастерской в длинном светлом балахоне, подпоясанная грязноватым, в разноцветных пятнах масляной краски, фартуком. Солнце заливает и Кристину, и мастерскую, развешанные по стенам и разложенные повсюду картины, играет веселыми бликами в букетах цветов, словом, живет там. Да уж, лучше бы я пила кофе в мастерской, где мне всегда так хорошо и спокойно, чем сидеть здесь, напротив полицейского отделения, и дожидаться приезда следователя.
– Ты уверена, что твоя сестра так поступает с тобой исключительно из-за любви?
Этот вопрос задала мне Кристина в мой первый визит к ней, сразу после того, как мы с ней познакомились и она попросила меня позировать ей. Понятное дело, что перед этим меня словно прорвало и я рассказала ей о нашем скандале, о том, как сестра дала мне пощечину.
– Да, она действительно любит меня. И эта любовь отравляет меня. Уж лучше бы она меня ненавидела или хотя бы просто ей было наплевать на меня. Так было бы легче.
– Ну, если любит, то придется тебе постоянно прощать все ее закидоны.
Да, она так и сказала – закидоны. То есть она как-то сразу определила, что это не совсем нормальная любовь. Что она какая-то патологическая, что ли, бешеная. Что это все равно как связать меня по рукам и ногам и осыпать сестринскими поцелуями и клясться в любви. Да и что такое эта самая любовь? Разве любовь не подразумевает прежде всего желания осчастливить человека, которого любишь?
– Да я и прощаю, – ответила я слабым голосом, как если бы не была в этом уверена. – Понимаете, ей кажется, что жизнь – это война, что повсюду стреляют, и она старается защитить меня от пуль и взрывов. Она какая-то напуганная этой жизнью. И она только тогда спокойна, когда я дома и, грубо говоря, пью молоко. То есть
