Запах. Он заполнил все ее существо, заставив замереть посреди прихожей и закрыть глаза. В квартире было светло и тепло. И запах тоже был теплым. Бесконечно родным.
– Ого! – уважительно пробормотал Алекс, оглядываясь кругом. – А ты не из бедных!
Дина открыла глаза. Пожала плечами. Квартира была большой, верно. Соединили двушку с трешкой. Долго делали ремонт. Это она вспомнила, едва коснулась двери подъезда. Как и то, что жили они здесь всего два года. Она присела снять ботинки, да так и замерла, пораженная внезапной нелепостью этого действия.
– И что я должна делать? – внезапно рассердилась Дина.
– Не знаю, – растерялся Алекс. – Пройдись по комнатам. Хочешь, я здесь подожду?
– Нет уж! – отрезала она. – Я не хочу быть одна! Пошли.
В гостиной, залитой светом из больших окон полукруглого эркера, сиротливо поникли засохшие розы в белой напольной вазе. Кто их принес? Когда? Дина прошлась по комнате, осторожно прикоснулась к гладкой поверхности стола, провела пальцами. Тронула шершавую обивку дивана. Пальцы обладали собственной памятью: они узнали и эту гладкость, и эти короткие шерстинки бежевой обивки. Ноги помнили, когда перешагнуть железную пластинку порога, чтобы не запнуться, им был знаком переход со светлого ламината на серо-голубую шероховатую плитку в коридоре…
Двери в родительскую спальню были закрыты. Дина потянула обе створки, и они бесшумно разошлись в стороны. На прикроватной тумбе с маминой стороны стояла красивая серебряная рамка для фотографий. Овальные вырезы паспарту обнимали три снимка. Мамин, папин и ее, Динин, – первоклашки с глупым бантом на макушке. А над большой кроватью половину стены занимал этот ужасный портрет.
– Это ведь ты! – восхищенно утвердил Алекс, уставившись на картину.
Считалось, что портрет очень хорош. Папин друг, художник, писал его на заказ. На холсте Дина прильнула к шее Гардемарина, ее волосы перепутались с прядями его гривы, спадая золотисто-черным водопадом. Она смеялась, довольная и очень красивая.
Вид картины вызвал у Дины гнев и тошноту, совершенно непонятно почему.
– Я, да. Пошли отсюда, – пробормотала она.
В душе поднималось что-то гадкое, черное и страшное. Что-то, чего она не хотела знать.
Дальше по коридору была дверь в ее комнату. Дина помедлила на пороге, не решаясь войти внутрь. Алекс стоял прямо за спиной и терпеливо ждал.
В светлой и чистой комнате было пустовато, как если бы кто-то только въехал сюда и не успел до конца распаковать и расставить по местам вещи. Дине показалось, что здесь чего-то не хватает. С кровати свешивал сиреневые уши большой плюшевый заяц. Она не помнила, откуда он взялся. Широкий застекленный шкаф занимали аккуратно расставленные книги. Дверь в гардеробную была раздвинута, обувь и пустые коробки валялись на полу, словно здесь что-то неаккуратно искали…
Взгляд зацепился за плоскую коробочку, лежавшую на краю стола. Дина нахмурилась, не сразу вспомнив, что это такое, а когда сообразила, схватила мобильник обеими руками. Привычная тяжесть в ладонях подействовала успокаивающе. Как будто включился дремавший до сих пор механизм защиты, и теперь, стоит лишь набрать нужный номер, все проблемы мгновенно разрешатся сами собой.
Дина посмотрела на Алекса и радостно сообщила:
– Телефон! Алекс, смотри!
Она давила и давила на кнопку запуска, но стеклянный экран не оживал.
– Блин! Разряжен, – огорченно пробормотала Дина и снова обернулась к Алексу в безумной надежде, что сейчас он сделает что-то (ведь можно же что-то сделать!), и телефон воскреснет вместе с телефонной книгой, сайтами и чатами, со всеми голосами, до которых всего ничего – несколько легких прикосновений к экрану.
Выражение лица Алекса – смесь неловкости и досады – сначала удивило, и только через долгую секунду до Дины начала доходить абсурдность ее поведения. Куда звонить? Кому? В сто двенадцать? Спасите, я забыла все на свете?
Словно прочитав ее мысли, Алекс заговорил. Осторожное сочувствие в голосе, как будто он обращался к сумасшедшей, вызвало у Дины приступ раздражения.
– Ты не расстраивайся. Все равно не заработает, даже если найти электричество и зарядить. Бесполезная игрушка. Компы, телики, телефоны – все сдохло.
– Ну и ладно! – с деланым равнодушием отозвалась Дина и небрежно швырнула мобильник на кровать.
На самом деле ей хотелось зареветь от острого разочарования. Слишком сильна оказалась иллюзия безопасности, слишком больно оказалось ее терять.
Чтобы переключиться, опять огляделась. Взгляд вернулся к двери гардероба. Отпихнув в сторону белую кроссовку и туфли, Дина потянула ее в сторону. Полотно, чуть слышно скрипнув роликами, послушно поехало вбок и закрыло пространство, забитое вешалками и полками. Зеркало. Большое, в пол, зеркало служило здесь дверью, а сейчас вместо него была лишь сероватая фанерная стенка с косой царапиной, грубо пропахавшей середину полотна. Дина растерянно оглянулась на Алекса, как будто тот мог подсказать ей, куда оно подевалось.
…Она медленно, очень медленно застегивает молнию и задвигает дверь, встречаясь глазами со своим отражением. Вздрагивает. Отворачивается. Снова вздрагивает, зная, что никогда к нему не привыкнет! Нос искривлен горбинкой. Эта горбинка – целый горб – никуда не собирается исчезать вопреки обещаниям врачей, но не это главное. Собранные на скобах кости правой скулы и нижней челюсти, наверное, не настолько кривы, какими их делают шрамы – уродливые багровые полосы, которые не замаскировать никакому тональному крему. Правый глаз до сих пор иногда слезится, и совершенно невозможно улыбаться, хотя мама и утверждает, что мышцы придут в норму, нужно только потерпеть… Потерпеть!
Из зеркала на Дину смотрит отвратительная калека. Уродина. Страшилище. И мамино: «Все поправимо, дай только время. Главное, что ты осталась жива!» – звучит для Дины как издевка. Жива? А зачем?
Дина завешивает лицо волосами, наклоняет голову и косит в зеркало одним глазом из-под длинной челки. Кошмар!
– Дочура, ты где? Опоздаем! – зовет из прихожей папа.
«Опоздаем? Я должна спешить, по-вашему?» Она не произносит это вслух, и слова, оставаясь в груди, заливают сердце язвительной горечью пополам со страхом перед поездкой в школу. Дина хватает со столика тяжелые часы в бронзовом корпусе и со всей силы запускает в зеркальную стену. Та распадается на острые хищные куски и с глухим звоном осыпается на светлый паркет. Последним летит на пол большой нижний кусок, разлетаясь брызгами осколков. Испуганно вскрикивает в коридоре мама, но Дине все равно. В комнате повисает хрупкая тишина, в которой чуть слышно, мерными уколами ножа в сердце, отсчитывает секунды ее новой жизни тиканье неповрежденных часов.
Дина попятилась и плюхнулась на кровать, придавив телефон и несчастного зайца. Ее трясло, будто в ознобе. Хотелось забраться под мягкий бежевый плед, на котором она сидела. Тяжелый теплый плед. Накрыться с головой и забыть обо всем, свернувшись калачиком в крохотной норке «домика» – иллюзорного островка безопасности и покоя.
