распахиваются, рыцари и дамы вываливают наружу гурьбой. Пестрый людской поток, где все веселы, красивы и отмечены счастьем.
Артур выступает впереди, самый веселый, красивый и счастливый.
У Морганы хлещет из носа кровь, кружится голова, подгибаются колени, и вот уже она падает к ногам короля, побежденная собственным предательским телом.
Придя в себя, она понимает, что лучше ничего и придумать было нельзя, как ни плети интриги и ни расставляй сети обмана. В королевстве добродетели Артура правда – это новая ложь.
Ей стало дурно на глазах у брата, и он, согласно кодексу рыцарской чести, поспешил на помощь даме в беде, разве не чудесно? Он проводит свою брачную ночь у постели хворающей сестры, тревожась за ее жизнь, а королева Гвиневра мается на ложе одна, как скорбная вдовица.
Утром, открывая глаза, Моргана видит Артура и солнце.
– Ты жива, сестра! – обрадовано восклицает король. – Я велел отыскать Мерлина, чтобы он тебя исцелил, но он опять куда-то пропал. Слава Господу нашему Иисусу, что спас тебя.
Дитя, родившееся от волшебства, хвалит христианского Бога.
Моргана улыбается одним уголком рта.
– Я узнал тебя сразу, – признается он бесхитростно. – Мерлин заставил меня позабыть семью, но сейчас воспоминания вернулись ко мне. А ты совсем не изменилась.
– И ты тоже, – произносит она первые слова.
Вблизи она находит на лице Артура веснушки, и ей почему-то нравится, что они не исчезли.
– «Цезарю многое непозволительно потому, что ему дозволено все».
– Сенека.
– Верно! Теперь твоя очередь.
– «Настоящий способ мстить врагу — это походить на него».
– Цицерон? Нет, подожди! Эпиктет? Нет, и не он тоже. Не подсказывай мне! Я сейчас вспомню, сейчас вспомню… Марк Аврелий!
– Ты уверен, братец?
– Ну…
– Стал бы последний из пяти хороших римских императоров рассуждать о мести?
– Он был правителем, поэтому я полагаю, что он был к этому способен, несмотря на свою приверженность добродетели.
– Ты полагаешь?
– Да.
– Полагаешь, но не уверен?
– Конечно, я могу ошибаться…
– О, тогда берегись, братец. Королю очень опасно ошибаться.
Артур беззаботно хохочет – это ясные и быстрые звуки, отскакивающие друг от друга, словно ток горного ручья.
Он слушает Моргану, но не слышит. Он снедаем юным нетерпением, этот мальчик-король:
– Признайся, я был прав, это сказал Марк Аврелий?
Теперь смеется Моргана, и звуки похожи на льющиеся из кувшина капли меда, на густеющую смолу.
– Кто знает, кто знает, – дразнит она.
– Не томи меня, сестра, отвечай!
В последнем восклицании – небольшой нажим. Фраза застыла на грани приказа. Артуру не нужно вспоминать, что он король. Это ощущение для него естественно, ибо унаследовано им от отца. Кровь от крови.
«Власть, – думает Моргана. – Утер был сильным зверем, но Мерлин использовал звериную кровь, чтобы вырастить человека».
– Да, ты был прав, это слова Марка Аврелия. Твои познания весьма впечатляют. Сэр Эктор хорошо обучил тебя, брат.
– Он был прекрасным воспитателем и единственным отцом, которого я знал. – В интонации Артура разливается целая река воспоминаний и океан признательности. – А его супруга была замечательной женщиной. Мне их очень не хватает. Добрых людей не может быть слишком много в жизни.
Моргана чувствует укол зависти. Ее воспитывали монашки, которых она презирала, Бог, которого не понимала, и волшебник, которого сотворила из случайно оброненных им слов и собственных мстительных мыслей. Она не уверена, что кто-то из ее наставников был добрым.
– Тебе повезло, что у тебя были любящие родные. И твой молочный брат сэр Кей, похоже, неплохой человек. – Она улыбается сладко и неестественно, и Артур это замечает.
Поэтому быстро кладет руку поверх ее ладони и осторожно гладит, говоря, что теперь она тоже окружена семьей: это он сам, и королева Гвиневра, и все его рыцари. Все они и есть одна большая семья, где люди доверяют и помогают друг другу, никогда не оставят в беде, никогда не предадут, и ей хочется ему верить, хотя она знает, как наивно звучат его вдохновенные речи.
– Ты очень добр, Артур, – вздыхает она.
«Возможно, это и убьет тебя. Возможно, я убью тебя».
Он сияет, принимая ее слова как похвалу. Затем спохватывается, вспоминая, что он христианский король и его должно снедать постоянное неослабевающее чувство вины:
– Я обычный грешный человек.
– Одно не исключает другое, – возражает Моргана.
В его глазах вспыхивают лукавые искорки, и ей кажется, что она замечает в них отголосок того же беспокойства разума, которым обладает сама. Люди называют это сумасшествием.
– А другое не исключает одно, – произносит король Артур с той же серьезной размеренностью, с какой оглашает новые законы.
– Другое, исключенное из одного, становится еще более другим, – подхватывает Моргана.
– Но то, что становится еще более другим, с трудом возвращается к одному.
– Но одно, к которому вернулось другое, обретает целостность.
– А из обретенной целостности невозможно изъять одно!
Они смеются, как дети, увлеченные друг другом и игрой, в которой нет ни малейшего смысла, кроме удовольствия отражаться в другом человеке, похожем на тебя очертанием мыслей. Моргана, на которую раньше было похоже лишь ее собственное отражение, открывает для себя что-то новое и чудесное.
«Это просто приятно, – решает она. – Похоже на счастье».
Артур считает точно так же и не скрывает этого, все, что у него на уме, то и на языке:
– Мне так легко и весело сейчас. Я счастлив, что обрел тебя вновь, дорогая сестра!
Такими их и застает Гвиневра, красавица со скованными губами и робкими руками, все еще неловко придерживающими край королевской мантии. Отороченные мехами и расшитые драгоценными каменьями одежды тяжелы для нее, золото короны тяжело для нее, взгляды придворных, придирчиво изучающих каждую ее ресницу, тяжелы для нее.
Тяжелее же всего – всеобщее ожидание. «Наследник, наследник, наследник!» – слышится Гвиневре повсюду с первого дня ее свадьбы.
– Я не помешала? – Королева, появляясь в покоях Морганы, всегда держится с ладно скроенной вежливостью и приятностью. Ее реверансы безупречны, изгиб шеи посрамит любого лебедя. Она великолепно справляется со своими обязанностями. Она не справляется с ними абсолютно: – Ваше величество, леди Корнуолл.
«Я знаю, что вы смеялись надо мной и моим бесплодием», – читает на ее настороженном лице Моргана, но не Артур.
– Милая жена! – Он подскакивает на месте и устремляется к ней навстречу. Низко склонившись,
