партийные съезды… К счастью, балетную труппу удалось сохранить. Руководителем московского балета оставался балетмейстер Императорского Большого театра Александр Горский, поставивший несколько спектаклей в самые трудные годы Гражданской войны и разрухи. Не все звёзды русского балета оказались в эмиграции. Кроме Горского, ушедшего из жизни в 1924-м, творили в Большом в двадцатые годы танцовщик и балетмейстер Василий Тихомиров, выдающаяся прима Екатерина Гельцер, дирижёр Юрий Файер – люди, сохранившие традиции классики в смутные годы.
В 1927-м году в Большом был поставлен первый широко известный советский балет – «Красный мак» композитора Рейнгольда Глиэра. Многим запомнился лихой матросский танец «Яблочко» из этого балета, в котором классическая хореография сочеталась с идеологически актуальным сюжетом: любовь китайской актрисы Тао Хоа и советского моряка разыгрывалась на фоне революционной борьбы китайской бедноты, а «красный мак» воспринимался как символ грядущей революции. Главную партию – Тао Хоа – на премьере с успехом исполнила Гельцер. В честь балета «Красный мак» были выпущены одноимённые духи, мыло и конфеты… Это был рубеж: в Большом театре начиналась эпоха советского классического балета.
В 1950-м году в Москву приехал Чэнь Бода – один из идеологов правящей Коммунистической партии Китая. Его пригласили в Большой театр, на «Красный мак». Увидев актёров в устрашающем гриме отрицательных героев, гость возмутился: «Неужели эти страшилища – китайцы? Это такими вы нас представляете?!» Пришлось объяснять гостям из Пекина, что, наряду со злодеями, в этом балете действует и прекрасная китаянка Тао Хоа… С трудом советские дипломаты удержали китайцев от скандального демарша – ухода из Большого театра. После спектакля товарищ Чэнь заявил: «Само название «Красный мак» нас обескураживает. Для нас, китайцев, мак – это олицетворение опиума. Любое упоминание мака для нас неприемлемо. Опиум – наш злейший враг, он веками губил наш народ!» После этого балет Глиэра несколько лет шёл под названием «Красный цветок».
Глава 2
Балеты Прокофьева
Сергей Сергеевич Прокофьев считается самым исполняемым композитором-классиком ХХ века. При этом сам Сергей Сергеевич был уверен: «Я просто классический композитор, которого поймут через 50 лет». Писать о нём нелегко: Прокофьев – тема необъятная, как и его многожанровое наследие. Мы коснёмся балетного наследия великого композитора. В истории Большого театра Прокофьев уж точно – самый популярный балетный композитор ХХ века. Некоторые балеты Прокофьева появились на прославленной сцене уже после смерти композитора – и стали бриллиантами в короне Большого балета.
Вундеркинд и лауреат
Прокофьев родился и вырос в семье агронома, в селе Сонцовке (Солнцеве) Бахмутского уезда Екатеринославской губернии – в нынешней Донецкой области. Музыкой он занимался с пяти лет, отличался бурной фантазией и очень рано начал сочинять собственные пьесы. Его мама – Мария Григорьевна – была одарённой пианисткой. К музыкальным «шалостям» сына относилась серьёзно, записывала его фантазии. Первая «серьёзная» пьеса Прокофьева была танцевальной и называлась «Индийский галоп». Много лет спустя композитор вспоминал: «Трудно придумать более нелепое название, чем то, которое я дал этому сочинению: Индийский галоп. Но в то время в Индии был голод, большие читали о нём в газете и обсуждали между собой, а я слушал». Танец «галоп» пришёл на ум юному композитору по созвучию со словом «голод»…
Илл.12: Сергей Прокофьев
Ему исполнилось девять лет, когда он впервые с родителями приехал в Москву и посетил Большой театр. Побывал на «Фаусте», на «Князе Игоре» и на «Спящей красавице». Это стало потрясением, он «заболел» театром и с пылом вундеркинда принялся сочинять собственные оперы. Родители, по рекомендации композитора С.И.Танеева, пригласили в Сонцовку молодого музыканта Рейнгольда Глиэра, который в 1902 году дал Прокофьеву первые уроки музыки. В будущем композитор Глиэр станет одним из основоположников советского балета. Учитель и ученик – Глиэр и Прокофьев – будут соседствовать на афишах Большого. Погостив у Прокофьевых в летние месяцы, Глиэр вернулся в Москву, и учёба продолжалась в заочном режиме: юный композитор посылал молодому маэстро подробные отчёты.
Когда ребёнок проявляет необыкновенные способности к музыке, взрослые непременно вспоминают самого известного музыкального вундеркинда – Вольфганга Амадея Моцарта. Не избежали такой ассоциации и родители Прокофьева. Уверенные в необыкновенном таланте сына, они решили «завоёвывать столицу».
Прокофьеву было тринадцать лет, когда он (разумеется, в сопровождении мамы) приехал поступать в Санкт-Петербургскую консерваторию. Бывалые профессора ахнули, когда угловатый подросток представил на их суд четыре оперы, симфонию, две сонаты и множество фортепианных пьес. Он стал самым младшим студентом консерватории. Старший из студентов его курса годился Прокофьеву в отцы.
Окончив консерваторию по классу композиции, он поступает в класс фортепиано, и вскоре становится пианистом-виртуозом. Первый фортепианный концерт Прокофьева поражал «спортивным» темпом: его упрекали в «футбольности». Слишком громко, слишком отрывисто и оглушительно! Первое исполнение «Скифской сюиты» шокировало публику напором звука. На одном из барабанов лопнула кожа, а учитель Прокофьева – композитор Александр Глазунов – в ужасе выбежал из зала. Об этой музыке говорили, что она бьёт по черепу, лупит палкой по голове.
Его считали «музыкальным Маяковским». В предреволюционном музыкальном мире Прокофьев заслужил репутацию хулигана. Он всегда был эксцентричен – и в музыке, и в частной жизни. Этот хмурый человек смолоду любил эпатировать публику. Композитор даже выдумал собственную замысловатую орфографию – без гласных. Все любители музыки знали, что свою фамилию композитор пишет так: Пркфв. Даже название своего родного села он писал не Солнцево, а Сонцовка – и убедил в этом своих биографов, которые официально указывают название, родившееся в воображении композитора. Склонность к художественной провокации, к футуризму сочеталась с ясным умом, с холодным рационализмом. Прокофьев был волевым художником, целеустремлённым строителем собственной судьбы. Всё, что могло отвлечь от творчества (а богемная жизнь, как известно, приносит немало искушений) – он отметал. Так, в молодые годы Прокофьев был страстным курильщиком, но, когда понял, что эта страсть мешает работе, почти отказался от курения.
Рассказывают о бесцеремонной прямоте Прокофьева, об ироническом складе ума, о сарказме, который можно почувствовать и в музыке. Один из фортепианных циклов Прокофьева так и называется – «Сарказмы». Он не терпел необязательности, всегда был пунктуален и настойчиво требовал пунктуальности от других. Точность он привнёс в творчество. «Прокофьев работает как часы. Часы эти не спешат и не запаздывают. Они, как снайпер, бьют в самую сердцевину точного времени. Прокофьевская точность во времени – не деловой педантизм. Точность во времени – это производная от точности в творчестве», – писал Сергей Эйзенштейн.
Его считали нелюдимым, угрюмым. Эта маска помогала Прокофьеву существовать и в эмиграции, и в
