что высшая французская технократия в целом обеспокоена происходящим гораздо больше, чем общественное мнение. Но ее задача – предлагать решения, а не играть роль Кассандры. Работы Анри Прево, ведущего члена Корпуса горных инженеров, с образцовой скрупулезностью показывают, что Франция может присоединиться к программе трехкратного сокращения выбросов парниковых газов в ближайшие тридцать-сорок лет и заинтересована в этом, даже если будет действовать сама, причем это не потребует ни чрезмерных расходов, ни потрясений, связанных с образом жизни. Однако такой «план для Франции» предполагает решительную переориентацию нашей производственной базы и имеет шансы на успех, только если твердой политической волей будет решено незамедлительно привести его в действие – а это возвращает нас к вопросу о формировании общественного мнения[32].
Следует отметить, что позиция Прево претендует на полную отрешенность от любых моральных и этических соображений. Они обусловлена только инструментальной рациональностью и эффективностью. Мы хотим выжить? Вот необходимые средства. Прево против смешения жанров, которое, по его мнению, допускают участники экологических движений. Они готовы клеймить наш образ жизни, исходя из собственных моральных соображений, и охотно навязали бы свои суждения всем согражданам под предлогом, что нынешний образ жизни прямым путем ведет нас к краху. Опровергая последнее утверждение, Прево указывает на определенное лукавство в экологическом лагере.
Действительно, экологический кризис напрямую может привести к тому, что Андре Горц называл экофашизмом: когда моральный порядок навязывается во имя выживания. Но критика Прево показывает, что выживание любой ценой нас не устраивает, особенно если эта цена – отказ от фундаментальных ценностей, таких, как моральная автономия. Технические аспекты выживания от этического вопроса не отделить.
По самому вероятному сценарию, оказавшись в сетях мировой конкуренции и борьбы за выживание, народы и их правительства не колеблясь пожертвуют ценностями, которые кажутся незыблемыми. XX век оставил нам множество примеров, показывающих, что когда общество чувствует страх и угрозу своему бытию и самовоспроизводству, то глянец, отличающий порядок от хаоса, цивилизацию от варварства, легко покрывается трещинами. Зачем человечеству спасать себя, если в результате оно утратит душу? Однако паника, которая овладеет народами Земли, если они слишком поздно обнаружат, что на карту поставлено само их существование, угрожает снести все препятствия, не дающие цивилизации свалиться в варварство. Душевные силы и ценности справедливости будут сметены. Так что существует двойная угроза, которую надо анализировать в совокупности: угроза выживанию и угроза ценностям. Нельзя допустить, чтобы вторая подогревалась борьбой с первой. Именно в тот момент, когда человечество понимает, что его выживание под угрозой, оно осознает самое себя и свое единство. Оно должно при этом найти способ продолжить цивилизаторскую миссию, обозначенную историей. Возвращение здравого смысла и духа – шанс, которым необходимо воспользоваться в кризисный момент.
План Прево делает необходимым широкое применение мирного атома. Это хороший пример возможного конфликта между потребностью выживания и потребностью в ценностях. То, как мировая ядерная технократия действовала во время чернобыльской катастрофы, заставляет всерьез усомниться, что можно обеспечить безопасность этого вида энергии средствами, совместимыми с базовыми принципами открытого, демократического и справедливого общества[33]. Окажись непрозрачность, утаивание и ложь необходимыми условиями такой безопасности, энергетическое и экологическое уравнение не имело бы решения – разве что человечество, воспользовавшись собственной свободой, выбрало бы иной способ самореализации вместо материального развития.
В конечном счете я думаю, что основная угроза, нависшая над будущим человечества, – это искушение гордыней. Роковая самоуверенность – полагать, будто техника, показавшая несостоятельность символических систем, сдерживавших в определенных рамках всегда возможный избыток действия, сумеет взять на себя роль этих систем при распространении действия не только на отношения между людьми, но и на природу. Считать так – значит оставаться в плену концепции техники, которая трактует ее как вид рациональной деятельности, подчиненной инструментальной логике, вычислению средств и целей. Но сегодня техника куда в большей степени обусловлена действием, а не производством. И сама обладает способностью запускать необратимые процессы. Предаваясь сциентистскому оптимизму с его верой, что техника выведет нас из тупика, в который сама же и завела, мы рискуем наплодить чудовищ, которые нас же и пожрут.
Работа в области философии и научной этики подтолкнула меня к тому, чтобы проиллюстрировать этот основной момент на примере передовых технологий, о «конвергенции» которых нам нынче сообщают: нанотехнологии, влияющие на материю на молекулярном и атомном уровне, биотехнологии, информационные технологии и когнитивные науки. Меня заинтересовала метафизическая основа и этические следствия этой новомодной парадигмы, привлекающей миллиарды долларов и уже ставшей предметом ожесточенной конкуренции мирового масштаба, научной и технологической, но также промышленной и военной.
Благодаря нанобиотехнологиям человек перенимает контроль над биологическими процессами, участвует в производстве жизни. А тот, кто хочет производить – фактически создавать – жизнь, не может не стремиться к воспроизводству ее основной способности создавать нечто принципиально новое. Кевин Келли, влиятельный визионер в этой сфере, высказался так: «Нам потребовалось много времени, чтобы понять, что мощь техники пропорциональна ее внутренней „неконтролируемости“ [out-of-controlness], ее способности застать нас врасплох, породив нечто совершенно новое. На самом деле если вдруг техника не внушает нам тревогу, то это просто значит, что она недостаточно революционна». В конечном счете это и есть «наномечта» – запуск в природе сложных необратимых процессов, так что инженер завтрашнего дня станет учеником чародея не по нерадивости или неведению, а сообразно замыслу (by design). Истинный замысел сегодня не в техническом господстве, а в его противоположности[34].
Апокалипсис сегодня
Полагаю, что нынешний кризис – апокалиптический в этимологическом смысле: он являет нечто основополагающее для мира людей. В нем, как и в библейских описаниях апокалипсиса – начиная с седьмой главы Книги пророка Даниила и заканчивая одноименной книгой Иоанна Патмосского, а также в сценах апокалипсиса в Евангелиях от Матфея, Марка и Луки, – раскрывается насилие людское. Человеческое, не божественное.
Экологическую этику часто осуждают за то, что она представляет собой и мораль, и религию. Нарушив священные границы, назначенные природой или Богом, люди якобы несут за это наказание – так олимпийские боги посылали Немезиду, чтобы покарать людскую неумеренность. Но это греческая история, у нее ничего общего с иудеохристианством. Между заявляющей о себе экологической катастрофой и апокалипсисом действительно есть глубинные связи, однако экологическая борьба не подразумевает сакрализацию природы, и апокалипсис – наказание не божественное.
В апокалипсисе от Марка (13:1–37) один из учеников хочет, чтобы Иисус восхитился великолепием Храма. «Видишь сии великие здания? – отвечает Иисус. – Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне». Ученики спрашивают, когда это произойдет и какие знаки о том возвестят. Но Иисус не намерен предаваться апокалиптическому аффекту. Он десакрализует и сам Храм, и факт его разрушения. Во всем этом нет никакого божественного смысла: «Когда же услышите о войнах и о военных слухах, не ужасайтесь: ибо надлежит сему быть, – но это еще не конец. Ибо восстанет народ на народ и царство на царство; и будут землетрясения по местам, и будут глады и смятения. Это – начало болезней». И далее: «Тогда, если кто вам скажет: вот, здесь Христос, или: вот, там, – не верьте. Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных». Вывод: «Смотрите, бодрствуйте, молитесь, ибо не знаете, когда наступит это время».
Этот прекрасный текст апокалиптическим языком десакрализует апокалипсис. В нем уловка, подрывающая апокалипсис изнутри. То, что я назвал «просвещенным катастрофизмом» – лишь ее перенос на нынешний кризис. Верить в судьбу – значит не допустить, чтобы она осуществилась. Такова парадоксальная рационализация,
