и на самого себя.
Но скоро повод острословия и возмущения умов исчез: в 1825 году князь и княгиня Лобановы-Ростовские фактически разошлись по причине физического недостатка мужа.
К этому времени относится стихотворное послание Тимашевой, стремившейся поддержать племянницу.
К Лизе Как минута наслажденья, Как счастливых дней мечты, Как блаженства упоенье, Очаровываешь ты. Как певца «Весны» искусство, Как младенец красотой, Как святой свободы чувство, Всех пленяешь ты собой.
Светские сплетники быстро провели забавную параллель между двумя красавицами. В обстоятельствах личной жизни обеих находили сходные черты. Муж Елизаветы не мог, а Екатерины не желал сделать жену счастливой. Весь свет с увлечением занимался сравнением красоты тетушки и племянницы. В обсуждение включился даже запертый в Михайловском Пушкин. Много наслышанный о внешности Екатерины Тимашевой, он называл ее «соперницей Запретной розы».
Российское законодательство о разводе в XIX в. было намного строже, чем в других европейских странах, где почти повсеместно наряду с церковным был введен и гражданский брак. По существовавшему законодательству развод мог разрешить только Святейший Синод и только по строго ограниченным поводам, которые следовало подробно описать. Можно представить, насколько унизительной оказалась для женщины эта процедура и как широко и с какой язвительностью она обсуждалась в обществе!
В 1828 году Святейший синод официально разрешил супругам Лобановым-Ростовским развод. У Лизы начался роман с Александром Васильевичем Пашковым (1792–1868), и в этом же году она вышла за него замуж. Ее избранник был весьма значительной исторической фигурой. Совсем молодым человеком принимал участие в Отечественной войне 1812 года, Русско-турецкой войне 1828–1829 годов и в подавлении Польского восстания 1830–1831 годов. Будучи боевым офицером, а затем и генералом, Александр Васильевич имел множество государственных наград за свои подвиги. Если Лиза и потеряла в плане знатности, то на ее положении в обществе это не сказалось. Древний дворянский род Пашкова, известный в России со времён Ивана Грозного, в XVIII столетии приобрел громадное состояние вследствие брака прадеда Василия Александровича – Александра Ильича с Дарьей Ивановной, дочерью купца Мясникова. Этот союз принес ему 19 000 крепостных, 4 завода, и, что называется, «позолотил герб». После нескольких семейных разделов за отцом В. А. Пашкова числилось 2150 крепостных в Московской, Нижегородской и Оренбургской губерниях. В родовом имении с. Крекшино Звенигородского уезда находилось 1000 десятин земли, на Южном Урале имелись несколько железоделательных (металлургических) заводов. Представители семьи занимали видные военные и гражданские посты.
А. В. Пашков. Миниатюра Лагрене
Все знатные коренные москвичи знали и уважали Пашковых. Этому богатому роду принадлежал и знаменитый «Дом Пашкова», построенный в 1784–1786 годах в Москве, напротив Кремля. Считается, что это одно из самых роскошных московских «палаццо» XVIII века на высоком бугре против Кремля на стыке улиц Моховой и Никитской (ныне ул. Герцена) создано гениальным русским зодчим Баженовым в пору расцвета его творческих сил.
А. С. Пушкин был хорошо знаком с семьей В. А. Пашкова. Согласно данным пушкиноведения, знакомство началось в Царском Селе в 1815–1817 годах, продолжалось в послелицейское время в петербургском и московском великосветском обществе, в салонах А. О. Смирновой, Д. Ф. Фикельмон и др. Исследователи-пушкинисты высказали предположение о том, что запись поэта «Семья Пашковых» в планах «Русского Пелама» (1830–1835) имеет в виду, вероятно, московскую семейную ветвь обширного рода Пашковых.
Второй брак Лизы Киндяковой оказался вполне удачен, супруги имели троих детей. Племянница нашла свою тихую гавань, а Екатерина Тимашева продолжала борьбу с жизненными бурями.
Чарующий образ новой звезды на московском небосклоне создала поэтесса Евдокия Петровна Ростопчина (урожденная Сушкова) в стихотворении «К белой даме»:
…Очаровательна, в одежде белоснежной, С живой любезностью, с приветливостью нежной, Она, певица дум, явилась предо мной, Блистая красотой и свежестью веселья: Какой-то роскошью блистал наряд ее: Убор на голове, шарф, платье, ожерелье — Все яркой белизной сияло вкруг нее. На томную лазурь очей уныло-ясных Ресницы темные покров бросали свой; Во взорах пламенных, приманчиво опасных Изображался ум с чувствительной душой. В ней что-то тайное и неземное было, Она, казалося, пришла из царства фей, Она влекла к себе неодолимой силой, Лишь одного жезла недоставало ей…
И это написано женским пером!
Додо Сушкова, конечно, была необыкновенной женщиной, и жизнь ее сердца была необычайно насыщена, что придавало ей своеобразную зоркость. Но, видимо, «белая дама» действительно выбивалась из общей массы светских красавиц. Впрочем, притягивала не только красота, но и некий магнетизм, какая-то тайна, томление души, прятавшиеся за «живой любезностью и нежной приветливостью». Возможно, это – внутренняя неудовлетворенность, потаенный надрыв, делающий Екатерину загадочной, столь чувствительной к чужим эмоциям, и столь привлекательной.
Как водится, звучали и голоса противоположного толка. Так, поэтические опыты Тимашевой, как и она сама, оценивались некоторыми, даже из числа родственников, более чем сдержанно. Об этом свидетельствует письмо средней из сестер Киндяковых Екатерины – «Катишь-Катишь» – к её кузену Александру Львовичу от 12 июня 1832 года: «И Вы тоже, Вы не любите эту бедную тетушку. Она между тем убеждена, я думаю, в обратном: это еще одна из ее иллюзий, которую она утратит, как и все другие. Признаюсь, я ее тоже не люблю, но в настоящее время она вызывает жалость.
Она, всегда окруженная обожателями, она, целиком предававшаяся этому, становится более рассудительной, изображает в силу необходимости добродетель, реже выезжает в свет и больше занимается своими детьми. Но, по правде говоря, я убеждена, что ее пристрастие к уединению продлится только до тех пор, пока она чувствует себя покинутой. Довольно гадко с моей стороны говорить плохо о бедной тетушке, которая занята лишь тем, что обожает
