в позиции антрополога-криминалиста, для которого человеческие останки – это просто ребус. Я видела судьбы живых когда-то людей, людей, которых лишили всего, погрузили в ужас и боль, а затем жестоко убили. Я буквально переживала с ними последние минуты жизни и умирала вместе с ними. И в то же время мне, вполне еще живой, нужно было заниматься работой: вычищать землю из складок одежды, придерживать рукой (в перчатке, конечно) скальп на черепе, собирать отслоившиеся ногти в пакетик, который затем нужно определенным образом прикрепить к одежде, снятой с трупа.
Чтобы понять, что произошло с этими людьми, пока они были живы, мне нужно перестать воспринимать их тела так эмоционально, иначе я захлебнусь во всей этой печали, боли, меня затопит страх и отчаяние, а значит, я вряд ли смогу сыграть свою роль в установлении торжества правосудия. А добиваться правосудия для жертв – это моя работа и мой долг. В ту ночь в Кибуе я взяла папку с отчетами свидетелей и просто засунула ее в боковой карман чемодана. Я не прикасалась к этим бумагам, пока не уехала из Руанды.
Глава 2
Они убивали своих друзей, не узнавая
Еще в Кигали Билл сказал, что в Кибуе первым делом нужно заняться идентификацией незахороненных скелетов, которые во множестве разбросаны вокруг церкви – прямо на склонах холмов. Прежде чем отправить нас на задание, нам устроили короткую экскурсию: Даг провел нас через саму церковь, чуть отстоящие от нее покои священников и уборные, показал окрестности, в том числе дом Сен-Жан и бывшую обитель бельгийских монахинь, что ютилась в дальнем конце полуострова. Сразу после экскурсии мы разделились на пары и приступили к поискам останков в высокой растительности на холмах. Исключение составил только Ральф – ему предстояло перемещаться между поисковыми парами и фотографировать раскопки на различных этапах.
Расчистив склоны от растительности, мы поняли, что кости – повсюду. Мы поняли: это останки тех, кто тщетно пытался спрятаться в банановых зарослях или тайком, под покровом ночи, пронести воду раненным в церкви. Поразительно, но все скелеты лежали там же, где к их носителям пришла смерть, то есть практически по всей поверхности склона, и что страшнее – у всех были однотипные проникающие ранения головы. Как-то мы с Роксаной работали над одним скелетом – анализ посткраниальных, то есть не относящихся к черепу, элементов показал, что его возраст не более двадцати пяти лет, – и я испытала бессильную печаль: как всегда, когда сталкиваюсь со смертью, прервавшей молодую жизнь. Но мою печаль осветило осознание, что я реально нахожусь там, где хочу, и занимаюсь именно тем, о чем всегда мечтала. И черт возьми, моя работа может вернуть убитым людям их имена и помочь наказать преступников.
Позднее я часто вспоминала о своем первом дне на холмах возле церкви в Кибуе. Даже сейчас я иногда оживляю в памяти эти моменты, чтобы вновь сказать себе: эта работа – мое призвание, и вновь ощутить восторг от того, что я на своем месте. Понимаю, это звучит странно – о каком восторге может идти речь, когда ты стоишь на склоне холма, усыпанного трупами. Но я была уверена, что моя работа нужна и важна. Я хорошо понимала: я приношу пользу. Вначале я искала кости. Бывало, приходилось извлекать останки из могил – зачастую то были небрежно присыпанные ямы, нередко разоренные хищниками. Затем я исследовала свои находки и устанавливала их пол, возраст, причину смерти. На этом этапе среди прочего я восстанавливала анатомическую целостность погибших – буквально собирала скелет от макушки до пят. Пускай не всегда удавалось установить личность погибшего, но мне кажется, это помогало вернуть человеческое достоинство. В конце концов, даже если нам не удавалось идентифицировать и вернуть родственникам все останки, то по крайней мере у нас появлялось основание говорить от лица жертв резни в церкви Кибуе.
Осознание своей уместности так захватило меня, что я начала улыбаться. Многие спрашивали меня, чему я, стоя посреди огромной раскрытой могилы – не самого обнадеживающего места в мире, – радуюсь. Дело в том, что я видела вокруг не только смерть – с которой не могла сделать ничего, – но кости, зубы и волосы, с которыми я могла сделать что-то, что может помочь не только почтить память умерших, но также спасти живых – и здесь, и во всем остальном мире. Когда ты знаешь, что мертвые могут говорить – пускай устами судебных антропологов, – волей-неволей задумаешься, а стоит ли устраивать очередную кровавую бойню.
Я чувствовала, как кости помогают мне сосредоточиться на работе, и страхи и сомнения, что тревожили мой ум после прочтения свидетельств выживших в Кибуе, улетучивались. Самое сильное впечатление на меня произвели не скелеты, а кровь. Она была повсюду: кровавые отпечатки рук (крошечных рук) в покоях священников, зазубрины от мачете на дверях уборных, брызги крови на потолке – потолке! – церкви, глубокая рана на глиняной статуе Девы Марии и отрубленная нога ангела на подоконнике. Эти напоминания о насилии вызывали чувства невиданной силы.
Несколько дней мы изучали разбросанные на земле останки. Вначале мы отмечали каждую свою находку красным флажком, однако вскоре поняли – это бесполезно. Костей было столько, что проще и разумнее очерчивать границы очередного (не)захоронения с помощью полицейской ленты. Скелеты некоторых жертв оказались разбросаны на несколько квадратных метров вследствие тафономических процессов, то есть из-за различных изменений, происходящих с останками после погребения. Чаще всего причиной такого «разлета» становились сходящие с холма потоки воды, например во время ливня, но также оказала влияние активность животных и, возможно, людей, собиравших бананы и авокадо. Мы взяли в работу порядка полусотни тел, подняли их на вершину холма и разложили на столах у церковной стены. Получилось что-то вроде «вдовьей дорожки» [2], проходившей вровень с верхушками деревьев. С места нашей работы были видны солнечные блики на поверхности лежащего далеко внизу озера Киву. Для проведения антропологического анализа мы раскладывали кости в анатомически правильном положении, а затем определяли возраст, пол и примерное телосложение и выявляли причины смерти.
Как-то раз мы взяли на идентификацию большое число детских скелетов, все с проникающими и тупыми ранениями головы. В тот день я с благодарностью вспоминала уроки моего научного консультанта в Стэнфорде Лори Хейгер, вместе с которой мы исследовали множество зубов смешанного прикуса, когда молочные зубы еще выпали не полностью, а взрослые уже начали прорезываться. Повторяя раз за разом анализ зубных образцов смешанного прикуса, я смогла довольно быстро определить
