На счастье, родительский дом оказался к ней ближе всего. Таскув едва оббила у порога грязь с сапог и вошла внутрь. Как бы редко она ни появлялась теперь дома, а ничего там не менялось, и возвращаться сюда было чем-то вроде отдохновения. Будто после неудобной одежды надеваешь старую, давно разношенную и мягкую.
Никого не оказалось внутри, и Таскув вновь вышла наружу: верно, мать кормила собак во дворе с другой стороны избы. Почти обойдя её, она услышала голос отца, а гнев в нём заставил остановиться и спрятаться за углом дома. Она лишь выглянула осторожно: Ойко сидел на чурбаке и чинил сеть. Нужно готовиться к лету, когда будут надолго мужчины уходить на рыбалку и охоту. Матушка и правда кормила собак, которые, нетерпеливо поскуливая, крутились у её ног.
– Нельзя её отпускать, я тебе говорю! – грянул отец. – Видел я сегодня у неё Унху. Рожа хитрая. Удумали они что-то.
Мать с укором посмотрела на него и, вздохнув, ответила спокойно и негромко:
– Пусть лучше с чужеземцами едет. А то вдруг шаман зырянский вернуться вздумает? Что тогда будет? А мужи те муромские сильные, с ними в пути безопасно. Отец фыркнул, складывая руки с сетью на колени:
– Ты что ж, так всем его угрозам поверила, что дочь теперь неведомо куда готова отпустить? И неведомо с кем.
Алейха прищурилась и упёрла руки в бока, оттолкнув коленом слишком настырного кобеля, что сверх своей пайки пытался выклянчить ещё.
– Вот ты всё печёшься о том, чтобы Мось не обидеть. А коли Лунег за Таскув пожалует, так большая беда приключится.
Ойко поиграл желваками и вновь опустил взгляд на сеть.
– Не верю я им. И Унху не верю, – повторил упрямо. – Но, знать, верно ты говоришь, что подальше от паула в окружении воинов ей безопаснее будет. Только надёжных людей с ней отправить надо. Чтоб приглядывали.
Матушка улыбнулась, обрадованная тем, что муж всё же с ней согласился. А Таскув быстрым шагом вышла из укрытия, словно только прибежала.
– Где живут чужеземцы? – сходу выпалила она.
Отец посмотрел спокойно и снова обратился к своему занятию. А мать с укором окинула взглядом её распахнутую шубу.
– Ты, точно Эви, носишься, – проговорил Ойко так невозмутимо, словно и не спорил с женой пару мгновений назад. – Думал даже, что она пришла. На окраине паула их поселили. Даже чум расставили нарочно. Больше-то им жить негде.
Таскув выдохнула:
– Ага, – и уже хотела было уйти.
Но отец бросил в спину:
– Стой! – Пришлось возвращаться. Он глянул строго. – Что это вы с Унху задумали?
– Задумали? – вполне искренне удивилась Таскув, но в горле мигом встал липкий комок. Она беспомощно посмотрела на мать, а та лишь головой покачала. Мол, отца лучше не злить.
– Чую, не зря он утром у тебя ошивался. И лица у вас были хитрющие.
Отец отложил сеть, и его взгляд стал острым, точно гарпун, только и трепыхаться остаётся, как насаженной на него рыбёшке.
– Ничего мы не задумали, – дёрнула плечом Таскув. – Не выдумывай, отец.
– Смотри, – предупредил он. – Откажешься от свадьбы, вообще ни за кого не выйдешь. Будешь в избушке своей до старости одна сидеть! Я даже сотню лет проживу, чтобы за этим проследить.
Таскув улыбнулась, подбежала и коротко обняла его.
– Можешь и просто так прожить. Кому от этого плохо?
И тут же убежала прочь, не оборачиваясь. Лучше такие разговоры долго с отцом не вести: ничего хорошего не выйдет. Она прошла через паул насквозь; на южной его окраине и правда стоял большой чум. Но как там помещались огромные муромчане, и представить трудно. Таскув замедлила шаг, борясь с вдруг напавшей на неё робостью. Как к друзьям каким заявилась, в самом деле. Но уже перед дверью взяла себя в руки. И только она собралась войти, как навстречу ей вышел Смилан – чуть не зашиб. Таскув ойкнула и отскочила в сторону. Муромчанин, почему-то решив, что она сейчас упадёт, ловко подхватил её под локоть, склонился к самому лицу.
– Жива? – слегка улыбнулся. – Думал, затопчу.
Сердце вновь трепыхнулось, как тогда, при первой встрече. Таскув зло выдернула руку из пальцев Смилана. Ишь ты, затопчет. Важный больно!
– С отцом твоим проговорить хочу. Кажется, я знаю, что надо делать, чтобы княжича вашего спасти успеть.
Смилан изменился в лице: мгновенно сошла с него вся несерьёзность, и он быстро вернулся в чум. Послышался среди общего гомона отрывистый разговор, и наружу вышел Отомаш, такой же взбудораженный, как и сын.
– Заходи внутрь, светлая аги, – приглашающей указал он рукой на дверь. Но Таскув покачала головой, краем глаза заметив, сколько мужчин там. И все они с любопытством на неё поглядывают. Уж лучше на улице потолковать.
– Я знаю, что сделать, чтобы ваш вождь дождался помощи. Нужно отправиться к Ялпынг-Нёру и принести щедрую жертву на Пурлыхтан-Сори. Я могу попросить духов дать ему сил, чтобы побороться с хворью до того, как мы приедем.
Пока Отомаш внимательно её слушал, выражение его лица становилось всё более недоверчивым. А под конец он и вовсе посмурнел.
– Я услышал много непонятных слов, аги. Поясни, где этот… – он щёлкнул пальцами.
– Ялпынг-Нёр, – подсказал Смилан и добавил: – Молебный Камень по-нашему.
Таскув кивнула. Вот уж много он о вогулах знает. Небось, даже больше, чем сидящий в Муроме князь.
– Это наше священное место, оно обладает большой силой. Идти туда три дня. Но это быстрее, чем добраться до остяков, – начала она разъяснять свою придумку.
Но воевода её прервал.
– С чего бы вашим духам помогать нам, если наши не сумели? Волхв-от бился-бился, а всё бестолку.
– Они помогут не вам, а мне. А я через обручье смогу передать ему часть жизненной силы. Тогда у нас появится время на дорогу до остяков, – терпеливо продолжила Таскув.
Воевода с сомнением глянул на Смилана. Человеку несведущему всё это и правда околесицей покажется. Но сын его, похоже, уже внутренне одобрил предложение Таскув. В нём был резон, хоть в помощи духов для чужеземца она крепко сомневалась. Сказать по-правде, больше в том пути было выгоды для неё самой. На Ялпынг-Нёре они смогут встретиться с Унху и всё-таки провести ритуал.
– А что насчёт жертвы? – поразмыслив, уточнил Отомаш.
– Лошадь – самая лучшая жертва для такого.
– Ладно хоть не человек, – неуклюже пошутил воевода. Под суровым взглядом сына с его губ тут же сошла виноватая улыбка.
Таскув только бровь приподняла. Неужто чужеземцы считают их жестокими дикарями, которые приносят в жертву людей? Бывало, конечно всякое в разные времена. Но то давно минуло. Сейчас уж не осталось в живых тех, кто помнил последние человеческие жертвы.
Отомаш громко и удовлетворённо вздохнул, хлопнув себя по ляшкам, снимая повисшую неловкость.
