Какой же это кайф – сидеть вот так и ничего не делать. А главное – не думать о том, что твой нож может в любую минуту влезть тебе в руку, что в одном твоем предплечье спит пиявка Газира, а на другом имеется сеточка старых, поблекших шрамов, которые вместе составляют рисунок крылатого диска – символ моего треклятого Предназначения…
Судя по шумному выдоху, Томпсон сел рядом. Тоже задолбался мужик, как физически, так и морально. Но – держится. Молчит, мысли в своей голове гоняет… А это вредно. Человек такое существо, которому в себе негатив держать противопоказано. Рано или поздно срыв будет, и тогда или запой, или психушка, или, если реально крепко прижало, и того хуже – попытка свести счеты с жизнью. Думаю, потому одинокие люди домашних животных и заводят, чтоб им про свои беды рассказывать. Громоотводы четвероногие, за которыми ухаживают как за собственными детьми – лишь бы слушали, преданно глядя в глаза. Потому Томпсона надо было разговорить, а то ж реально крышей мужик двинется, потеряв не только семью, но и надежду…
– Ну и как тебе? – поинтересовался я, не открывая глаз.
– Что как? – равнодушно спросил полицейский.
– Как оно – быть мутантом, умеющим криком подчинять кровожадных тварей и взглядом раздвигать аномалии?
– Никак, – тем же бесцветным голосом произнес Джек. И добавил: – Никак не могу верить… поверить, что я – мутант.
– Не напрягайся, говори по-английски, – сказал я на родном языке Томпсона. – Я понимаю.
И тут его прорвало.
– Знаешь, я дома часто доставал серебряную звезду, которую привез из России. Держал ее в руках, вспоминал, как я убил ту тварь. Как отомстил. И мне было легче. От нее шла энергия, которая немного успокаивала… Я ее чувствовал тогда, понимаешь? А утром убеждал себя, что этого не может быть, что это я все себе придумал. Может, уже тогда я стал мутантом? Или же это случилось здесь, когда меня убили?
– Тебя убили? – переспросил я. – То есть?
И Томпсон рассказал все. О том, как его обманули местные, как фатально ударили по голове в баре «Второе кольцо», как выбросили в Зону…[1]
– Пульс у себя давно щупал? – перебил его я.
– Пульс? – Томпсон недоуменно посмотрел на меня.
И тут до него дошло.
Он положил пальцы левой руки на запястье правой, подождал. Нахмурился, надавил посильнее, потом дотронулся до сонной артерии…
И усмехнулся. Странная реакция для человека, который понял, что он ходячий мертвец.
– Ничего удивительного, – сказал он, расслабленно откидываясь на сырую стену. – Я давно умер. В тот самый день, когда увидел, что та тварь сделала с моей семьей. Эта аномальная зона просто все расставила на свои места. Одного не пойму – зачем она оживила этот стопроцентный труп? Заставила ходить, есть, пить, убивать… Скажи мне, сталкер, ты ведь знаешь ее изнутри гораздо лучше меня?
Я пожал плечами.
– Понять Зону невозможно. Уверен лишь в одном: она ничего не делает просто так. Значит, зачем-то ей нужен мертвый полицейский, которому она оставила весь функционал живого. Редкое явление, кстати. Ты, случайно, здесь, в Зоне, на себя никаких обязательств не брал?
Томпсон странно посмотрел на меня, медленно кивнул.
– Брал. Убить сталкера по прозвищу Снайпер.
– Ага, – сказал я.
Что ж, все действительно встало на свои места. Похоже, осточертел я Зоне. Слишком много чего в ней происходило из-за меня, что могло ей не понравиться. И она решила устранить проблему с присущей ей иронией – убить меня руками человека, который однажды спас мне жизнь. Забавно, в ее стиле.
– Ну и что же ты медлишь? – усмехнулся я. – Пистолет у тебя есть, патроны тоже. Обещания надо выполнять.
Томпсон покачал головой.
– Я не убийца. Я всю жизнь защищал закон и порядок, и убивать невинных людей не в моих правилах.
– Ну, не такой уж я невинный, – сказал я. – Те, кого я отправил на тот свет, запросто заполнили бы десяток кладбищ.
– Это не мне решать, – упрямо произнес полицейский. – Я не судья и не присяжные. Даже если все так, как ты говоришь, убивать тебя я не стану.
– А обещал зачем? – поинтересовался я.
– Когда тебя по башке приложат так, что ты копыта откинешь, много чего наобещать можно, – проворчал Томпсон. – Не в себе я был тогда.
– Зона накажет, – вздохнул я. – И страшно накажет. Не любит она, когда ее именем клянутся и потом не выполняют обещанное.
– Уже наказала, – сказал Джек. – Оставила жить в мертвом теле. Что может быть хуже?
– Может, – вздохнул я. – Хотя согласен – то, что уже есть, врагу не пожелаешь. Впрочем, это всяко лучше, чем валяться на земле в качестве трупа, который вот-вот начнут жрать мутанты. И если уж так Зона распорядилась, то надо жить – пусть даже мертвым. Так что пойдем, Джек Томпсон. Живыми ли, мертвыми ли, а выбираться отсюда нужно.
* * *
Он точно знал, куда идти. Знал – и все тут. У него так часто было. Знания приходили из ниоткуда. И он принимал это как должное, давно уже веря своему чутью на сто процентов.
Бывало, конечно, что и подводило оно его. Например, однажды он потерял своего брата. Потом свою группировку. Всех бойцов до единого. А потом погиб. Вернее, отдал жизнь сам, по доброй воле.
Но все это было неважно. Главное – он жив, хотя его существование сложно назвать жизнью. Но если он все еще существует, значит, он нужен Зоне, которую он чувствовал всегда так, как сын ощущает нежное внимание матери, даже когда ее нет рядом…
А если он нужен той, кто уже не раз возвращала его из мертвых, значит, он не разочарует ее. Значит, его группировка, которая много лет защищала проходы к центру Зоны, будет восстановлена. Если он вновь вернулся к жизни, значит, Зоне нужна защита ее сердца – а следовательно, у него есть цель, которой он добьется несмотря ни на что.
– Х-х-хррр…
У него никогда не было друзей. Но это существо, которое он сейчас нес в правой руке, словно полотенце, вызывало у него странное ощущение. Кажется, люди называют это чувством ответственности. Раньше он испытывал подобное лишь к своей группировке. Теперь же, рискуя жизнью, спас вот это уродливое существо из-за похожего ощущения.
Но, надо признаться, не только из-за него. Не только…
– Харр-он…
Он остановился.
– Что?
– Они же все, да…
– Да, Фыф. В живых остались только мы.
Снизу послышался всхлип.
Харон нес Фыфа без особого почтения, держа его поперек талии, в результате чего шам висел головой вниз. Говорить в таком положении неудобно. Рыдать и выть – тоже, поэтому Фыф сразу же, захлебнувшись собственными слезами и соплями, надсадно закашлялся.
