Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 140
барышня, суйте ручку в рукав, дозвольте поправить лиф, – безостановочно трещала Прокла, вертя Аню во все стороны, словно тряпичную куклу. – Уж такая вы, барышня, нежная, такая лапушка, ровно горлица, – на все лады расхваливала она девушку, умильно щуря непроницаемо-чёрные глаза. – Батюшка ваш, небось, сам не свой от гордости за свою кровиночку.
Она чуть отстранилась от полуодетой Анны, критически осмотрев портняжную работу со стороны, и как бы невзначай поинтересовалась: – Папенька ваш в Олунце, говорят, обретается. На мануфактуру вскорости уезжать не собирается?
Анна удивлённо пожала плечами:
– Нет. А почему ты спрашиваешь?
– Это я так, к слову, – заторопилась швея, перекусывая нитку, которой примётывала оборку к подолу, – думаю, хорошо бы платье вашему батюшке показать, вы не думайте ничего дурного, барышня.
Ответить Аня не успела, потому что внизу раздался топот ног, звуки голосов, и, наспех переодевшись, Аня побежала встречать отца, привезшего из Олунца свежие новости.
* * *
Купец Веснин довольно потирал руки: давненько фортуна его так не радовала. Мало того что удачно сбыл залежалый товар, так ещё и женишка для дочери приглядел. Не выскользнул бы он теперь из рук, словно жирная форель, пойманная в шёлковую сеть. Ох, какой женишок! Какой женишок! Первостатейный. При мысли о том, как он ловко сообразил устроить судьбу единственной дочери, на лице Ивана Егоровича появлялась безудержная улыбка. Распирающее грудь чувство счастья заставило заехать в трактир и выпить за здравие Аннушки рюмочку горькой настойки, продравшей горло не хуже рыболовного крючка. То ли от настойки, то ли от разлившейся по телу благодати из глаз покатились непрошеные слёзы. Остро, до щемящей боли в сердце, пришло воспоминание о почившей жене.
– Любушка моя, не дожила ты до поры, как наша доченька заневестилась. Даст Господь, ты на её венчание с небес полюбуешься, заглянешь с Чертогов Господних в Дроновскую церковь, что я за упокоение твоей душеньки выстроил.
Сам-то Веснин на дочку наглядеться не мог. Вся в мать удалась, красавица, умница. Правда, своевольна. Вон третьего дня какую проказу учудила – без провожатых в лес кататься уехала! Надо её скорее замуж выдавать. Там пусть муж за ней смотрит.
С замужества дочери мысль плавно перекинулась на разбойничью шайку. Некстати она появилась в здешних краях. Народишко местный тихий, работящий, куда ему каторжникам противостоять. На званом ужине надо будет с местными купцами покумекать, как оборону держать.
Преступления в здешних местах случались редко. Ну разве парни на кулачках подерутся из-за девицы, или соседки друг дружку за волосы оттаскают. На памяти Веснина большая беда случилась лишь раз, в тот год, когда Аннушка на свет появилась. Принялись тогда деревни одна за другой полыхать. Сразу же несколько домов вместе с хозяевами словно корова языком слизнула. Сперва на злой рок подумали да на лесную сушь, а потом догадались, что это поджоги. Стали мужики так и этак прикидывать, как злодея изловить, – ничего придумать не могли. Пристав с урядником с ног сбились, исправник полицейского сыщика из Олунца вызвал – всё без толку.
Поймал поджигателя Веснин. Он первым заметил, что пожар начинается всегда с самого богатого дома в деревне и всегда в ночную пору, а это уже неспроста получается. Посоветовался с женой, с отцом поговорил, да и распустил слух, что у него на складе казна оставлена, якобы для выкупа токарных станков. Слух тот по Ельску гулял, а Веснин с подручными в засаде сидел. Пять ночей караулили, а на шестую ночь услышали тихий шорох и увидели, как из ближних кустов вынырнул мужичонка. Невысокий, щупленький, косматый, чёрный, как жук лесной. Крадучись, вор вылил на оконное стекло плошку мёда, накинул на него кусок рядна и одним движением выдавил внутрь. Приклеенное на ткань стекло даже не звякнуло.
– Ловок, тать, – качнул головой Веснин, дав знак работникам готовить верёвки.
Мужик тем временем ящерицей юркнул внутрь дома и затих.
Уловив запах гари, Иван Егорович перекрестился как перед боем, махнул подручным и первым кинулся в дверь склада, не забыв выставить пост перед окном.
Не ожидавший погони поджигатель торопливо шарил по углам склада, а посреди пола малым огоньком уже тлел костерок, сложенный из сухого мха, облитого жидким дёгтем.
От всего увиденного залила Веснина немыслимая ярость:
– Душегубец! – медведем взревел он, памятуя о безвинных душах, загубленных на пожарищах.
Не растерявшийся вор вывернулся из крепких рук купца, саданул его коленом под дых и вынул нож, чёрной полосой блеснувший в свете красноватых искр:
– Живым не дамся.
Взял тогда Веснин грех на душу – размахнулся и так хватил разбойника по голове, что тот упал замертво.
С год потом Иван Егорович каялся, что не сдержался, не заломал преступника, чтоб суду предать, а порешил смертно. Горяч был. Говорят, что у того лиходея, Васьки Косматова, семья была. Двое огольцов да жена. Своих детей кормил, а чужих смерти предавал.
Да… Хоть дело и прошлое, а вспоминалось о нём тяжело, со скрежетом зубовным. Теперь за давностью лет почти никто в Ельске об убиенном разбойнике не вспоминает, а молодёжь так и вовсе о той оказии не слышала. И Анечка тоже.
* * *
Накануне званого ужина в доме у Весниных легли поздно: протирали мебель, парили, варили, пекли хлебы и наводили последний лоск в гостиной. Не обошлось и без происшествий: две расторопные девки, нанятые для чистки посуды, от излишнего усердия ухитрились промять бок у самовара, а горничная Фаина расколотила две вазы, купленные на Нижегородской ярмарке, и острым осколком чуть не до кости пропорола пятку, залив кровью светлый ковёр перед креслом.
– Ни на кого нельзя положиться, – выговаривала подёнщицам и горничной кухарка Матрёна, колдуя над огромной кастрюлей, из которой поднимался ароматный пар, – у всех руки, что крюки, только и есть надежда, что на нашу швейку Проклушку. Она баба ловкая, любое дело разумеет. Не то что вы, растрёпы.
Для наглядности Матрёна указывала пальцем, перепачканным в морковном соке, на вездесущую швею, как челнок снующую по дому.
В отличие от Матрёны, Анисья Проклу не одобряла:
– Шастает и шастает, где ни попадя, – ворчала она Анне при виде портнихиного усердия, – из кожи вон лезет, чтоб всем угодить, но вижу, не от сердца это, недоброе у неё на душе затаено. Гнать её надо. Помяни моё слово.
– Ты неправа, нянюшка, – пыталась возражать Анна. – Откуда мы знаем, что у Проклы на сердце лежит? А белошвейка она опытная, с фантазией, полюбуйся, какое прекрасное платье она мне сшила. Не хуже, чем столичная портниха.
Приподнимая край пышной юбки, Аня осторожно кружилась, с восторгом ощущая, как шёлковая
Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 140
